Перцель тоже ничего не знал о том, куда пропал Курочкин. Он
назвал меня «мелкая падла» с намеком на листовку, но, кажется, приступ гнева и
бешенства пошел на спад. Во всяком случае, он не собирался демонстративно
вылезать из одной с нами лодки. Мы с Васькой обрадовались, а потом я
прослезилась под душем, вспоминая, как Курочкин мыл меня, пьяную, в день нашего
близкого знакомства...
* * *
Вылезла я не раньше, чем лицо перестало выглядеть опухшим и
зареванным. Практически все в доме уже проснулись, Перцель выглядел как
перекипевший чайник, Митя прятался в дальнем от него углу, трогательно обняв
коленки, а Капышинский, восседая на столе попой в коньячной луже, объяснял, что
все идет по плану. Ребята поддакивали. Я на всякий случай тоже покивала.
В штабе был организован информационный центр, где каждый час
принимали данные с избирательных участков – сколько народу проголосовало. Там
нас никто не ждал – мы бы только создавали хаос и столпотворение. Оставалось
только квасить дома по-черному.
За победу не пили – дурная примета.
Николай, как паук в норе, терпеливо ждал, пока избиратели и
члены мелких избиркомов начнут нарушать закон: чем больше нарушений, тем больше
шансов признать выборы недействительными. И переиграть их заново. У юристов
всегда много работы в день выборов и после.
А мавр, то есть мы, сделал свое дело. Мавру остаются только
водка да текила – на весь день, а потом и на всю ночь. У политтехнологов это
называется «big election night» – самая веселая и страшная ночь в году. Как
Хэллоуин, Новый год и экзамен по сопромату одновременно.
Через пару часов наблюдатели начали тревожно звонить со
своих избирательных участков – какие-то неуловимые личности раздавали листовки
людям чуть ли не на пороге избирательных участков. На них был изображен
президент спиной к Петрову и надпись: «Президент не доверяет Петрову. А ты?..»
Сделано было грубо, но в день выборов срабатывает и не такое... Гарик из
генштаба распорядился бросить всех наших агитаторов на отлов чужого компромата.
Впрочем, все это мелькало как будто за стеклом уходящего
поезда, и было уже неважно.
А тут еще Васька, тихая и многообещающая, затащила меня к
себе в комнату и заявила:
– Слушай, у меня потрясающие новости. Перцель сделал
мне предложение!
– Какое?
– Замуж, Дашка, замуж! Обычное человеческое
предложение. Ну там – руки и сердца...
– Замуж?!
– Забегая вперед, скажу, что я согласилась. Погоди.
Последняя новость. Я беременна, только что сделала тест.
Моя картина мира рушилась. Васька сияла и светилась, и ничто
в ней не предвещало скорых и таких невероятных перемен. Я представила ее с
животом. Потом с ребенком. С мужем. Все это вместе не хотело укладываться в
голове.
Я еще раз посмотрела на нее, как на инопланетянку. Почему-то
мне всегда казалось, что мы одновременно выйдем замуж, одновременно родим
детей, в моем воображении мы гуляли с ними в одном дворе... И вот теперь Васька
с Перцелем реализуют свой альтернативный сценарий, в котором я им совсем не
нужна.
Счастье очень эгоистично. Даже эгоистичнее меня. И Курочкин
исчез, как назло.
– Ни фига себе, – сказала я. – Ну ты даешь...
И что ты теперь чувствуешь?
– Очень странное чувство. Я космос, и внутри меня целая
вселенная, которая меня щекочет. Что-то вроде этого.
Нужно срочно выпить водки, почувствовала я.
Спустилась вниз, в гостиную, и выпила. На сей раз без
Васьки.
Помню, Капа пытался подсунуть мне под нос бутерброд с
засохшей колбасой, но я гордо отворачивалась, отвечая:
– Настоящие женщины не закусывают!
Помню, Митя рассказывал историю про кого-то из кандидатов в
мэры, просившего: «Пожалуйста, обязательно отразите в листовке, что для меня
праздник Восьмое марта неразрывно связан с армией!»
Указал ли Митя это в листовке, я, честно говоря, прослушала.
Вообще я не люблю праздник Восьмое марта. Потому что он каждый раз выпадает на
предвыборный цикл, а, значит, приходится писать бесконечные поздравления – от
партий, от кандидатов-одномандатников, поздравления для радиоэфиров, для
теледебатов, для открыток, для женщин-предпринимателей, для женщин-бюджетниц,
для женщин-военных...
У меня есть несколько заготовок, из которых можно сложить
практически что угодно. И есть несколько самодеятельных перлов, которые
кандидаты сочиняли на свой страх и риск. Один помню почти наизусть: «...и в
этот ясный и сумрачный день, стоя у прилавка в подарочной суматохе, я ловлю
себя на том, как мне повезло. Повезло родиться в мире, полном женщин. У самой
прекрасной, самой лучшей мамы на свете. И стоя у витрины, мое сердце сжимается
от сильного чувства любви к дорогим женщинам. Этот праздник, я уверен, так же
будоражит души многих мужчин».
Ага, будоражит. Кстати, неплохо было бы заняться сексом.
Даже неважно, с кем. Неважно, как, и даже не суть важно, в какой позе. Просто –
здоровым человеческим сексом вместо этого ползучего умствования. Мы слишком
много пьем, слишком часто занимаемся вредным и отравляющим душу самокопанием,
улетаем, прилетаем, покупаем новые мобильные телефоны, красим волосы, сидим на
креативных совещаниях, врем – и все для того, чтобы вот так посреди пьянки
вдруг ощутить отрезвляющее одиночество.
Я вспомнила себя в Таиланде в августе. Почему всякий раз,
когда нам принадлежит целый мир, мы торопимся набрать в нем знакомого мусора?
Ведь этот мусор, как его ни перемалывай, не станет съедобным...
Рядом Капа пытался отгрызть крышку с бутылки текилы, хотя
даже мне было видно, что крышка отлично отворачивается. Нет, все-таки важно, с
кем заниматься сексом... Например, с Капой я бы не смогла.
– Ну что, бухнем? – оживленно хихикнул
Капышинский.
– Еще как!
Чуть попозже мрачный Перцель пытался избить Митю пластиковой
бутылкой, пока Васьки не было в комнате. Просто так, ни за что. На этом моменте
я, видимо, задремала... А на что было смотреть? Сценарий вечеринки
вырисовывался довольно отчетливо – сейчас все напьются, кто-нибудь заблюет
туалет и ванную. Васька со своей внезапно свалившейся беременностью будет
отрешенно сидеть в кресле, такая теперь чужая для меня, а где-то далеко будут
считать бессмысленные голоса, отданные за Петрова.
* * *
Очнулась я уже после полуночи, на диване, от шумного
появления Гарика. Вернее, от шума – у Капышинского дрогнула рука со стопкой, и
текила пролилась мне за шиворот. Считать себя трезвой я никак не могла, и очень
раздражал привкус бензина во рту. Васька с Перцелем, обнявшись, спали в кресле,
и больше в зале никого не было.
