Да что там говорить, если однажды в теплом приморском городе
Гарик сам звонил нам и нетвердым голосом шептал:
– Аоооо... Даша... я на шестьдесят седьмом километре,
пришлите за мной, пожалуйста, машину.
– Гарик... какой шестьдесят седьмой километр? Какая
трасса? Как ты туда попал в шесть утра?
– Тихо, Даш, не ори, голова раскалывается, и телефон
разряжается... Ничего не знаю. Проснулся – рядом дорога и столбик: «67 км».
Одним словом, ехать полагалось вместе. Дело осложнялось тем,
что Тимур и Капышинский люто ненавидели друг друга. Прямо-таки органически не
переносили. Что-то такое у них в свое время произошло – то ли не поделили
девушку, то ли разошлись во взглядах на концепцию государственной политики. А
может, это была инстинктивная ненависть Капышинского, рафинированного
интеллектуала, к плебеям-маргиналам в лице Тимура.
У консультантов вообще сложные отношения с народом. Потому
что большинство политконсультантов – так уж складывается – принадлежит к породе
экзальтированных эгоистов, и сложнее всего для них думать о ком-то, кроме себя.
Волей-неволей приходится думать о клиенте, потому что клиент платит. Но от
избирателя консультанты страшно далеки. Они не всегда помнят, чем живет народ,
сколько зарабатывает, что читает и что смотрит вечерами. Политтехнологи
компенсируют это буйной фантазией.
Порой фантазия дает сбои. Тогда в политических листовках
появляются обороты «как мы помним, еще у философа Лосева» или рассуждения о
плюсах и минусах японской кухни по сравнению с итальянской. Потому что,
объясняют политтехнологи, «все эти рассуждения о коммуналке и нищете людям уже
осточертели, им хочется свежей экзотики»...
Неправда. Людям никогда не надоедает жаловаться на
сантехников, как женщинам – перебирать воспоминания о беременности, как
старикам – оживлять свою молодость, как сантехникам – пить. Смешно сказать, но
под веселенькую политическую или коммунальную интригу великий русский народ
способен сожрать любой мусор – то есть, простите, нашего кандидата. Судимого за
групповое изнасилование или вора в законе, циркового клоуна или опасного
психопата.
У Тимура, потомственного люмпен-пролетария, есть свои плюсы.
Например, он почти всегда нюхом чует, какими сериалами, ток-шоу, ночными
клубами и прочими именинами сердца живет электорат в любом городе. Но есть и
минусы. Много. Перечислять все нет смысла, достаточно вспомнить, что у Тимура
передние зубы золотые, и его несколько раз жестоко били за воровство на
предвыборных кампаниях. Сама не видела, но с удовольствием бы посмотрела. К
тому же Тимур раза четыре за вечер озвучил похабные шутки в наш с Васькой
адрес.
Поэтому Гарик поспешил выпроводить нас обеих из офиса вместе
с Капышинским, глупо хихикающих, вручив бумажку с адресом дома, ключи и велев
найти во дворе серебристый «ниссан» с водителем.
«Ниссан» оказался привозным «сэконд-хэндом» с правым рулем
(в Сибири такого японского старья много). На месте водителя расселась Блондинка
– на руле лежали ее двухсантиметровые ногти с рисуночком в сиропном духе.
– Да, это я вас повезу, – голосом резиновой
игрушки сообщила Блондинка, – я – Виолетта.
Мы икнули в унисон.
– Осторожно, не сядьте на масика!
На сидении лежал плюшевый заяц. Синего цвета.
– Вы уверены, – шепнул Капышинский, – что она
настоящая?..
– Надо ее потрогать.
– Иголочкой потыкать! – радостно заржала Васька.
Тимур, как выяснилось, встретил Виолетту в ночном клубе. Там
она искала свое истинное «я». Тимур сообщил, что президент Путин лично поручил
ему найти в Северске заблудшие души, пока он, Путин, слишком занят вступлением
в ВТО и другими проблемами. Виолетта ответила, что, в общем-то, Путин ей
нравится – у него сексуальные уши. Тимур обещал устроить ее на веселую работу –
и вот в результате она весь августовский день проторчала в пыли, не сделала
маску для ногтей, пропустила «Сашу и Машу», а сам Тимур так и не объяснил, в
чем будет состоять ее новая работа.
– Не может быть, чтоб настоящая, – резюмировала я.
Город Виолетта знала плохо, водила еще хуже, к дому мы
прибыли сквозь тернии, но дом заново впечатлил всех.
В комнате, которую Васька припасла для меня, все сияло крахмальным
светом, как в раю: недвусмысленных размеров кровать, необъятное зеркало и
золоченый иконостас в углу. Солидный Господь для солидных господ. (Привет В. О.
Пелевину!)
– Ох, Вась, а чего тут так много Боженьки? Мне перед
ним даже переодеваться неудобно.
– Привыкай. Тут в каждой комнате так духоподъемно. И
даже в бильярдной. Хозяин, как ты понимаешь, грешил без меры. Еще скажи
спасибо, что иконы, а не лица невинно убиенных и ограбленных. И мальчики
кровавые в глазах... Бог с ними, Дашка, побежали лучше смотреть камин с
инкрустацией!
– В виде лика Божьего? – мрачно ухмыльнулась я.
– Не богохульствуй.
Камин тихо сиял – судя по всему, в доме было кому разжечь
камин, позаботиться о туалетной бумаге и даже выстирать носочки усталым политтехнологам.
Он был великолепен, как Лувр, как Шанхай, как лосось-гриль под мятным соусом.
Мы зарылись пузиками в ковер и смотрели на огонь. Васькина кожа казалась
темно-персиковой от огня, а глаза были цвета вишневого варенья.
– Ты думаешь о том же, о чем и я?
– О чем? – вяло уточнила Василиса.
– В каких словах обрисовать электорату радужные дали.
Как дать им понять, что Петров любит их безмерно и придет, как добрый
царь-батюшка.
– Ага... только я совершенно об этом не думала. Я
думала – интересно, сколько лет Перцелю?
– Тридцать семь? Тридцать четыре? Тридцать пять?
– Баба ягодка опять...
– Он заказчик.
– Но ведь не кандидат.
– Еще не хватало – соблазнить будущего президента
России!
– А что, – мечтательно потянулась Вася, – это
было бы... роскошно.
У нас есть один-единственный нравственный принцип – не
заводить романов с заказчиками и кандидатами. Юной женщине немыслимо сложно
иметь достойную репутацию в политическом закулисье, а о какой репутации можно
говорить, если за тобой тянется амурный шлейф?
Страшно сказать, когда я была почти ребенком и
организовывала встречи с народом для своего первого в жизни кандидата в
Облдуму, меня несколько раз настойчиво просили надеть юбку подлиннее. По мере
того, как обретались длинные юбки, опыт и репутация, наш с Васькой нравственный
принцип стал накрепко въевшимся атавизмом – вроде детской привычки не наступать
на собачьи какашки и трещины в асфальте.
– Какой еще роскоши тебе не хватает, Василиса
Прекрасная? – хитро вполз в каминный зал Гарик. – Чего еще, после
того, как мы привезли тебя в этот роскошный дом, где ты окружена нами?!
