— Ну-ка, ну-ка, интересно, — не отвязывался Рогачев. — Что же это за необходимость такая?
— Говорю же, Константин Сергеевич, грибы собирала. На суп.
Рогачев рассердился.
— Да что ты мне голову морочишь?! Что я, не видел… — он вдруг сообразил, что проболтался и бездарно изобразил приступ кашля. — Кха! Кхм!.. Что я, не знаю, что ли? Шашни крутишь в рабочее время, Соловьянова! Разлагаешь мне экспедицию! Да еще врешь в глаза! Где они, твои грибы? Покажи!
— Вот, — Наташа наклонилась и подняла из травы полное лукошко подосиновиков.
Начальник осекся.
— Это… как это? Откуда?!
А ведь он, подлец, от самого лагеря следил, подумала Наташа. Знает, что никакого лукошка не было.
— Пойду я, Константин Сергеевич. Обед варить пора…
Она попыталась обойти грузную фигуру Рогачева, но тот уже оправился от шока и удержал ее за руку.
— Погоди, Наталья. Куда грибы-то?
— В суп. Не все же людям концентратом давиться!
— Ты мне не потрави экспедицию! — Мхат изобразил на лице юмористическую ухмылку.
— Я вам на пробу принесу. Первому, — отшутилась Наташа.
— Вот! Правильно. Заходи! — оживился начальник. — А то никакого от тебя внимания руководству!
Он попытался притянуть Наташу к себе, играя нахлынувшую страсть, но тут у него за спиной вдруг громко хрустнула ветка. Рогачев живо убрал руки и обернулся. Поблизости никого не было.
— Кто тут? — строго спросил зам, обращаясь к соседнему кусту. — Выходи, выходи! Вижу!
Но куст никак не отреагировал на разоблачение. В лесу было тихо.
— Вот черти! — Рогачев снова повернулся к Наташе. — Признавайся, Соловьянова, с кем… — начал было он и замолк.
Наташа исчезла.
— Номер двенадцать сорок четыре, — продиктовал Миша.
— Айн момент! — Вовка, перелистнув страницу амбарной книги, живо разлиновал ее на четыре разновеликие колонки и радостно прищелкнул языком. Глаз — алмаз!
— Какой, говоришь, номер?
— Двенадцать, сорок четыре. Раскоп «Нижние Елбаны», участок девять, слой четыреста — четыреста пять, сооружение — «погреб».
— … Погреб… — повторил Вовка, занося в книгу. — Дальше!
— А дальше — сам, — Миша положил на стол перед ним глиняный черепок. — Трудись, археолог! Описывай.
Миша был на курс старше Вовки и в полях второй раз. От этого он чувствовал себя слегка на преподавательской работе. Впрочем, Вовке и самому нравилось постигать азы под мишиным руководством. Доцентов он пока стеснялся, не хотелось блистать дремучестью перед настоящими учеными.
— Так, — деловито начал Вовка. — Имеется черепок…
— Не черепок, а фрагмент керамики!
— Да понятно, понятно! Фрагмент керамики, треугольной формы, предположительно — от сосуда невыясненного назначения.
— Погоди ты с назначением, — остановил его Миша. — Материал-то какой?
— Материал? Ну… глина.
— Какая глина? Обожженная, высушенная? Красная, белая,?
— По-моему, она… коричневая, — неуверенно сказал Вовка.
— По-моему! А еще математик! Пиши: «Красно-желтая ленточная керамика, обработанная на легком круге… сурмленая глазурью… то есть, тьфу, глазурованная сурьмой…»
— Сурмленая… — хмыкнул Вовка, записывая. — Сурмленые брови бывают. Как у Наташки…
— Не выдумывай, чего не знаешь, — поморщился Миша. — Сроду Наташка не красилась! Да и ни к чему ей.
— А я и не говорю, что красилась. Просто у нее брови такие… — он поводил пальцем по лбу, изображая две высокие дуги, и вздохнул. — Не пойму я, чего она в этом Дементьеве нашла? Только что умный…
— Он, между прочим, КМС по боксу, — заметил Миша.
— А при чем тут это?! — досадливо поморщился Вовка.
— Совершенно ни при чем, — согласился Миша. — Просто не говори потом, что я знал и не предупредил…
Вовка фыркнул.
— Чего дальше-то писать?
— Пиши: «Поверхность ровная, гладкая, изображений и орнаментов нет…»
— Как это нет?! Тут целая надпись! — Вовка поднес черепок к самому мишиному носу. — Вот же буквы! Не видишь, что ли?
— Что за дьявол… — ошеломленно пробормотал Миша, разглядывая ровненькую строку закорючек, наискосок пересекающую черепок. — Как же я умудрился не заметить? Да ладно — я! Дементьев-то что же?! Он ведь при мне этот ящик укладывал!
— А, может, он видел?
— Ха! Тут бы такое началось! Это тебе не орнамент елочкой на валике! Соображать надо! Это, Вова, письменность! Причем не китайская и не арабская! Знаешь, что это значит — открыть новую письменность в самом центре Сибири?
Вовка, прищурясь, разглядывал надпись. Тонкие червячки букв были выдавлены или выписаны тонким стилом по сырой глине.
— Не-е, — протянул он задумчиво. — Это не новая письменность. Уж больно что-то знакомое! Вот хочешь, я прочитаю?
Он поднес черепок ближе к палаточному окошку и громко, нараспев произнес:
— Хаман кхаран шибени удрах!
Порыв ветра вдруг громко хлопнул пологом палатки. Миша с Вовкой вздрогнули и оглянулись. Издалека, из темной таежной глубины послышался не то крик, не то тяжелый, со всхлипом, вздох. Вершины сосен качнулись разом, затрещали сучья, стая потревоженных птиц прошелестела крыльями над палаткой.
— Чего это? — испуганно спросил Вовка.
— Н-не знаю, — Миша выглянул в окошко, затянутое сеткой от комаров. — Просто ветер…
— А кричал кто?
— Кричал? — Миша поднялся из-за стола, обогнул ящики, и, откинув полог палатки, обвел долгим взглядом сонный полуденный лагерь. — А разве кто-то кричал? — неуверенно спросил он.
— Да я тоже не понял, — признался Вовка. — Просто вдруг стало не по себе. Как от крика…
… Картофель сушеный — девять банок. Тушенка свиная — две коробки, полных. Тушенка говяжья — одна коробка, пол…
Наташа отложила карандаш и, дотянувшись до коробки, повернула ее другим боком. Ну, конечно. С этой стороны коробка была прорвана. Двух банок не хватает! Витюхина, конечно, работа, чья ж еще? Ну, погоди у меня!
Однако осужденный на расправу подсобный алкаш Витюха не стал годить, а немедленно появился в дверях кухни. Был он мят, сер и похож на домового без бороды. Никто точно не знал, сколько ему лет. Не то двадцать пять, не то пятьдесят шесть.
— Повариха! — с порога заорал он. — Ты чего это делаешь?! С ума сошла?!
Наташа вздохнула. Что бы Витюха ни говорил, это всегда было лишь увертюрой к требованию налить. Он никогда не опускался до простой просьбы, а тем более до заискиваний. Взрастивший свою печень в суровых геологических экспедициях, где спирт выдавался лично начальником, Витюха всегда начинал разговор издалека:
