Единственными живыми душами, которые можно было встретить в этих местах, были те же бедуины, пасшие здесь редкие стада своих верблюдов и коз зимой и весной, когда в пустыне, как это ни удивительно, еще можно найти воду и скудную растительность. Зимой или, точнее, ранней весной 1947 г. здесь было найдено еще кое-что помимо травы, и находку эту смело можно отнести к числу двух-трех наиболее крупных археологических открытий нашего времени.
Подробности и обстоятельства, связанные с открытием свитков Мертвого моря, уже успели отойти в область преданий. Возможно, что в некоторых деталях эта история не вполне точна, и ученые вплоть до 1960-х гг. продолжали уточнять отдельные ее моменты. Однако она остается единственным свидетельством, которым мы располагаем.
Честь открытия приписывается юноше-пастуху по имени Мухаммад ад-Диб, или Мухаммад-«волк», принадлежащему к бедуинскому племени та-амирех. Впоследствии юноша рассказывал, что он разыскивал пропавшую козу. Как бы там ни было, тропа увела его вверх по утесам Кумрана, где он неожиданно обнаружил расселину в скале. Он попытался было заглянуть внутрь, но с того места, где он стоял, ничего не было видно. Тогда юноша бросил камень в черный проем, и оттуда послышался звук разбитой глиняной посудины. Нечего и говорить, что звук этот побудил пастуха продолжать поиски.
Подтянувшись на руках, юноша протиснулся в проем расселины, а затем спрыгнул вниз, в неизвестность. Оказалось, что он очутился в небольшой пещере, узкой, с высоким сводом. Ширина пещеры составляла не более шести футов, а длина – около двадцати четырех.
[9]
Внутри ее находилось множество глиняных кувшинов около двух футов высотой и десяти дюймов шириной;
[10]
многие из кувшинов были разбиты. Целыми и неповрежденными оказались всего восемь кувшинов, хотя так ли это – доподлинно неизвестно.
Мухаммад, по его собственным словам, испугался, поспешно выбрался из пещеры и убежал. На следующий день он вернулся к ней со своим приятелем, чтобы более тщательно осмотреть пещеру и все, что в ней находится.
Оказалось, что некоторые из глиняных кувшинов закрыты пробками, «похожими на бутылочные». Внутри одного из них были найдены три кожаных свитка, завернутые в истлевшую льняную ткань. Это были первые свитки Мертвого моря, извлеченные на свет Божий за последние две тысячи лет.
[11]
В последующие несколько дней бедуин вновь приходил в пещеру, в результате чего были найдены еще как минимум четыре кожаных свитка. По меньшей мере два глиняных сосуда были извлечены из пещеры и использовались для воды. Когда же начались серьезные археологические раскопки, было обнаружено множество крупных осколков и черепков, вполне достаточных, по достоверным оценкам, для добрых сорока сосудов. Увы, было совершенно невозможно узнать, сколько таких кувшинов на момент их открытия были пусты, а в скольких хранились древние свитки. Точно также сегодня невозможно установить, сколько именно свитков было извлечено из пещеры и засекречено или использовано каклибо иначе еще до того, как стали очевидными их огромная ценность и значение. Некоторые свитки, по слухам, были использованы в качестве топлива. В любом случае, можно не сомневаться, что из пещеры первоначально было извлечено гораздо больше свитков, чем об этом упоминается и чем общее число свитков, которые впоследствии получили широкую известность. В общей сложности достоянием широкой публики стали семь полных свитков, а также фрагменты еще двадцати одного экземпляра древних рукописей.
Начиная с этого момента рассказы и свидетельства все более и более противоречат друг другу. Видимо, полагая, что свитки могут иметь значительную ценность, трое бедуинов отнесли все, что им удалось найти – а это, по одним источникам, были три полных пергаментных рукописи, а по другим семь или даже восемь, – местному шейху. Тот отправил бедуинов к христианину, владельцу книжной лавки и торговцу всевозможным антиквариатом и предметами старины. Торговца этого звали Халил Искандер Шахин по прозвищу Кандо. Кан-до, принадлежавший к сирийской яковитской церкви, решил посоветоваться со своим единоверцем по имени Георгий Исайа, принадлежавшим к той же церкви и жившим в Иерусалиме. По свидетельству достоверных источников, Кандо и Исайа сами отправились в Кумран и отыскали еще ряд свитков – как целых, так и фрагментов.
Подобные действия, разумеется, носили незаконный характер. По законам британского мандата, подтвержденным впоследствии правительствами Иордании и Израиля, все археологические находки являются исключительной собственностью государства. Считалось, что такие находки следует направлять в отдел древностей Палестинского археологического музея, известного как Рокфеллеровский музей, который находился в восточном – арабском – секторе Иерусалима. Но в Палестине в те дни царил хаос, а Древний Иерусалим представлял собой город, поделенный на еврейский, арабский и британский секторы. При сложившихся обстоятельствах у властей всех трех секторов были дела куда более неотложные, чем борьба с черным рынком археологических реликвий. Благодаря этому Кандо и Георгий Исайа получили полную свободу безнаказанно совершать свои незаконные сделки.
Георгий Исайа сообщил об открытии главе своей церкви, митрополиту (т. е. архиепископу) Сирийскому, Афанасию Иешуа Самуилу, главе Сирийской яковитской церкви в Иерусалиме.
Строго говоря, Афанасий Иешуа Самуил был человеком наивным и несведущим, не обладавшим обширными научными познаниями, необходимыми для идентификации лежавших перед ним текстов, не говоря уже об их переводе. Впоследствии Эдмунд Вильсон, один из первых и наиболее надежных комментаторов текстов кумранской находки, писал о Самуиле, что он «не был ученым-гебраистом и не смог разобрать, что за рукопись перед ним». Он даже приказал сжечь небольшой кусочек свитка и попытался по запаху определить, действительно ли это кожа, точнее – пергамент. Но, несмотря на отсутствие научного образования, Самуил был человеком умным и проницательным, а в монастыре Св. Марка, игуменом которого он состоял, хранилось знаменитое собрание древних рукописей и документов. Таким образом, пастырь все же догадывался о том, какое сокровище попало в его руки.
