Флавий особо подчеркивает приверженность ессеев соблюдению Моисеева Закона: «После Бога они более всего почитают законодателя Моисея, и святотатство против него карается у них смертной казнью». Однако в целом ессеи изображены у него миролюбиво настроенными пацифистами, умеющими ладить с любыми властями. Так, они, по его словам, пользовались особым расположением Ирода Великого, который «постоянно оказывал ессеям всяческие почести, считая их существами более высокого плана, чем простые смертные…».
[85]
Но в одном месте Иосиф неожиданно противоречит сам себе или, возможно, просто проговаривается. Ессеи, говорит он,
«презирают опасности и преодолевают боль усилием воли; смерть с честью они ценят гораздо выше, чем бесконечную жизнь. Их дух закален в битвах с римлянами, которые преследовали и мучили их, жгли и разрушали их жилища, подвергая ессеев всем мыслимым пыткам, которые только можно выдумать, чтобы заставить их произнести хулу на Законодателя или вкусить запрещенную Законом пищу».
В этом отрывке, который явно расходится со всем вышесказанным у Иосифа Флавия, ессеи предстают отважными, как зилоты или сикарии, воинственными защитниками крепости Масада.
За исключением этого единственного фрагмента, рассказ Иосифа Флавия во многом способствовал формированию популярного образа ессеев, сохранявшегося на протяжении почти 2000 лет. И когда началась так называемая эпоха Просвещения, поощрявшая «свободное» изучение христианских священных преданий, комментаторы стали все чаще говорить о связях между ранним христианством и ессеями, описанными у Иосифа. Так, например, такая известная историческая личность, как Фридрих Великий, с полной определенностью писал, что «Иисус на самом деле был ессеем; Он весь пропитан этикой ессеев». Подобные откровенно скандальные заявления стали приобретать все более широкое распространение во второй половине следующего, XIX в., и в 1864 г. вышла в свет нашумевшая книга Эрнеста Ренана «Жизнь Иисуса», в которой автор утверждал, что христианство «во многом явилось преемником и наследником учения ессеев».
В конце XIX в. возрождение интереса к эзотерическим течениям мысли еще более актуализировало утверждение о близости христианства к ессеям. Теософия, и прежде всего – учение Е. П. Блаватской, постулировала, что Иисус был магом, или адептом, проповедь которого впитала элементы учения ессеев и гностическую традицию. Одна из учениц Блаватской, Анна Кингсфорд, развивала концепцию «эзотерического христианства». Это нашло свое выражении в стремлении представить Иисуса гностическим тавматургом,
[86]
который, прежде чем выступить со своей проповедью, жил среди ессеев и учился у них. В 1889 г. подобные идеи получили широкое распространение в Европе благодаря выходу в свет книги «Великие посвященные», принадлежавшей перу французского теософа Эдуарда Шюре. Ореол мистики, окружавший ессеев, способствовал тому, что им начали Приписывать дар исцеления, обладание особыми познаниями в медицине, так что они стали восприниматься как своего рода иудейский аналог греческих терапевтов. Другая заметная книга, «Распятие свидетеля», вышедшая на немецком языке в конце XIX в. и опубликованная в переводе на английский в 1907 г., ссылается на некий таинственный ессейский текст, якобы созданный анонимным ессейским писцом. В этом тексте Иисус изображен сыном Марии
[87]
и неназванного ессейского учителя, который владел тайными медицинскими знаниями ессеев, что и позволило ему не просто пережить распятие и крестную смерть, но и являться своим ученикам после «воскресения из мертвых». Джордж Мур,
[88]
несомненно, был знаком с этой книгой, когда в 1916 г. опубликовал свой роман «Ручей Керит», который вызвал форменный скандал во всем англоязычном мире. Мур также изображает Иисуса продолжателем учения ессеев, который сумел пережить распятие и возвратился в общину ессеев, находившуюся в непосредственной близости от Кумра-на. Там спустя несколько лет его и посетил религиозный фанатик по имени Павел, который непонятным образом тайно распространял сильно мифологизированное повествование о его чудесах и побудил его признать свою Божественность.
Ессеи, изображенные в романе «Ручей Керит», вне всякого сомнения, восходят к «стереотипным» образам ессеев, описанным еще Плинием, Иосифом и Филоном, но теперь их образы пропитаны мистическими настроениями, типичными для взглядов писателей конца XIX – начала XX в., придерживавшихся эзотерических воззрений. Это был типичный образ, характерный для образованных читателей того времени, знакомых – хотя бы отчасти – с ессеями. Подобный взгляд на ессеев был свойственен даже комментаторам, критически настроенным к роману «Ручей Керит», таким, как Роберт Грейвс, который в других случаях был склонен к развенчанию мистического ореола, которым были окружены истоки христианства.
Когда были открыты свитки Мертвого моря, оказалось, что они, по крайней мере – на поверхностный взгляд, не содержат ничего такого, что противоречило бы устоявшимся представлениям о ессеях. Таким образом, было вполне естественно, что эти готовые образы были вписаны и в новые концепции.
Еще в 1947 г., впервые увидев тексты кумранских свитков, профессор Сукеник сразу же признал их ессей-ское происхождение. Отец де Во и его международная группа тоже с готовностью подхватили традиционное представление о ессеях. Как мы уже говорили, де Во поспешил поставить знак равенства между кумранскими руинами и поселением ессеев, о котором говорится у Плиния. «Кумранская община, – заявил профессор Кросс, – была поселением ессеев». А вскоре стали считать доказанным и общепризнанным фактом, что авторами свитков Мертвого моря были ессееи и что они вполне соответствовали традиционному образу, будучи пацифистами, аскетами, сторонниками безбрачия, жившими в полной изоляции от общественной и – особенно – от политической жизни той эпохи.
Согласно точке зрения консенсуса, Кумранская община была возведена на развалинах гораздо более ранней еврейской крепости, давно заброшенной и датируемой VI в. до н.э. По этой версии, авторы свитков прибыли в эти места ок. 134 г. до н.э., а наиболее крупные постройки были возведены ок. 100 г. до н.э. Другими словами, предлагается хронология, совершенно безопасная для церкви и относящаяся к дохристианской эпохе. Согласно консенсусу, община процветала вплоть до сильного землетрясения, вызвавшего разрушительный пожар. Случилось это в 31 г. до н.э., в царствование Ирода Великого (37– 4 гг. до н.э.) Кумран был покинут обитателями и опустел, но затем, в правление преемников Ирода, на его развалинах поселились новые люди, возродившие селение заново. По мнению международной группы, Кумранская община процветала, будучи миролюбивым, политически нейтральным и изолированным анклавом, до нового разрушения, которое последовало в 68 г. н.э., в ходе войны, в которой был захвачен и стерт с лица земли Иерусалим. После этого в Кумране обосновался римский гарнизон, остававшийся там до конца I в. н.э. Когда в Палестине в 132 –135 гг. н.э. разгорелось восстание, Кумран стал пристанищем мятежников.
[89]
Короче, был создан спокойный и вполне правдоподобный сценарий событий, который начисто лишал свитки Мертвого моря их взрывоопасного потенциала. При этом многие факты попросту игнорировались, если это было продиктовано интересами стабильности и христианского богословия.
