Нарушение причинности распространилось и на другие, более практические сферы. Мораль, например, в значительной степени строилась на таких понятиях, как кара и воздаяние. В основе кары и воздаяния, в свою очередь, лежал принцип причинности. С компрометацией принципа причинности законы, на которых основывалось наказание и вознаграждение, потеряли четкость. Теперь наказание уже не являлось прямым следствием проступка, а вознаграждение – добродетели. Более того, можно было надеяться избежать «заслуженного» наказания и получить «незаслуженную» награду.
Время, пространство и причинность являлись тремя основными опорами, на которых держалась западная философия рационализма. Четвертой такой опорой была личность. Со времен Аристотеля «характер» считался более или менее неизменным качеством, а личность – уникальным образованием. В разные эпохи характер определялся различными факторами: взаимным расположением планет при рождении, сочетанием четырех основных элементов (земли, воздуха, огня и воды), наличием так называемых «соков» в крови или флюидами. Если не принимать в расчет болезнь, психическое расстройство или перемену религиозных взглядов, то характер человека считался в целом стабильным. Теперь же каждая личность столкнулись с неприятным фактом собственной нестабильности. Более того, под сомнение было поставлено даже само ее существование. Социология считала личность не более чем слоем условных рефлексов, определявшихся почти исключительно окружающей средой и наследственностью. Естественные науки представили свидетельства в пользу подобных утверждений и пошли еще дальше, сводя характер, или личность, человека к биологии и химии, к нервным импульсам и коду ДНК. Психология, объявив о существовании подсознания, нанесла решающий удар по личности, какой ее представляли в прошлом. Сны – раньше считалось, что они исходят из внешнего источника и являются чем-то второстепенным по отношению к личности, – теперь объявлялись таким же выражением личности человека, как и его сознание. Безумие уже нельзя было считать ни случайностью, ни болезнью в обычном понимании этого слова – оно в скрытом виде присутствовало внутри каждого человеческого существа. Человек был вынужден признать, что внутри него уживается множество импульсов, побуждений и стремлений и не все они пребывают в согласии друг с другом. Выяснилось, что характер, или личность, меняется с пугающей легкостью – в результате воздействия наркотиков, травмы, сенсорного голода, приложенных к мозгу электрических импульсов или ножа хирурга. Если личность и существовала, то она оказалась одновременно и шире, и уже прежних представлений о ней. Человек больше узнал о самом себе и в результате превратился в еще большую загадку для самого себя – и в этом смысле усилилось его самоотчуждение.
Писатели двадцатого века раньше и острее всех увидели и осознали кризис, который стал следствием фрагментации знания и релятивизации времени, пространства, причинности и личности. Поэма Т. С. Элиота «Бесплодная земля», опубликованная в 1922 году, до сих пор может считаться итогом опыта всего двадцатого века. В «Бесплодной земле» читатель сталкивается с исчезновением времени и пространства, с отрицанием причинности и с распадом личности; слышен лишь слабый голос, безнадежно пытающийся собрать разрозненные остатки. Чтобы передать безотлагательность современной дилеммы, Элиот не только напрямую цитирует французских символистов, но также использует герметические приемы, унаследованные от них. Привлеченный в основном обрядовой стороной, Элиот официально присоединился к англиканской церкви. Однако его более поздние работы, такие как «Четыре квартета», вряд ли можно причислить к христианским трудам. Более того, они содержат строки и даже целые отрывки, которые почти дословно совпадают с герметическими текстами. В других фрагментах вновь используются приемы французского символизма, чтобы передать герметический тезис о взаимосвязи между микрокосмом и макрокосмом:
«Ток крови по артериям
И лимфатическим узлам
Представится полетом звезд…»
[341]
(Перевод К. С. Фарай)
С начала двадцатого века развитие искусства, и особенно литературы, в значительной степени определялось двумя задачами, открытыми или подразумеваемыми. Первая из них – противостоять релятивизации времени, пространства, причинности и личности, а также придать им смысл с точки зрения человека. Вторая задача – вновь объединить на основе типично герметических принципов фрагментированное знание в новую всеохватывающую общность, которая также имела бы для человека смысл.
Тем не менее эти усилия оказались в основном донкихотскими, поскольку само искусство было вытеснено на обочину западной цивилизации. Искусство было маргинализировано, сведено до статуса одного из многих фрагментов, причем в глазах большинства людей не самого главного. Более того, в «башнях из слоновой кости», которыми стали университеты, само искусство фрагментировалось при помощи рационалистических методов. «Новая критика» или «деконструкционизм» придавали изучению поэмы или романа псевдонаучный вид. Произведение искусства разбиралось и анализировалось, как будто это была механическая безделушка – мертвая конструкция из слов и образов, подлежащая расчленению и тщательному анализу, как органы трупа при аутопсии. То, что действительно хотел сказать автор, считалось несущественным или лишним.
В результате люди, жаждущие понять смысл, цель и направление жизни, обратились к восточной философии, к разнообразным сектам или культам или стали с мазохистским упорством продираться через сотни страниц Гурджиева, Блаватской или Рудольфа Штейнера, не понимая, что то, что они ищут, лежит прямо у них под носом. Для таких людей искусство представляется какой-то далекой и обособленной сферой, областью специальных и утонченных научных исследований, не имеющей отношения к их жизни. Им не приходило в голову, что в искусстве можно видеть то, что имел в виду Флобер, – хранилище и проводник божественного. Им также не приходило в голову задать нелепый, но такой простой вопрос – кто более «религиозен», Рильке или папа римский?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
14. Магический круг
В широком смысле магия – это искусство «создавать события». Другими словами, магию можно определить как метафору для динамичных взаимоотношений между сознанием или волей человека и всем, что относится к внешнему миру, – событиями, обстоятельствами, объектами и другими людьми. Магия предполагает по меньшей мере определенный элемент управления – посредством руководства или манипуляции. То есть магия предполагает приемы, которые поощряют, склоняют, побуждают или принуждают реальность прийти в соответствие неким конкретным установкам. Короче говоря, магия есть процесс использования такого свойства реальности, как податливость, чтобы формировать эту реальность – или алхимически трансмутировать ее – в соответствии с определенными целями или задачами.
Психологический и моральный настрой, с которым маг приступает к процессу формирования или трансмутации реальности, определяет, будет ли эта магия – в соответствии с определениями, использовавшимися в Средние века и в эпоху Возрождения, – «белой» или «черной», «чистой» или «нечистой», «священной» или «нечестивой». Рискуя свести все к излишне упрощенной схеме, можно сказать, что человечество, в сущности, делится на три категории – на «священных» магов, «нечестивых магов» и жертв.
