Выбирая бога на роль своего покровителя и патрона, Константин решил обратиться — пусть на самом минимальном уровне — к Богу христиан. Важно заметить, что он не обратился к Самому Иисусу. Бог, которого решил принять Константин, — это Бог Отец, Который до Никейского собора не был равен и тождественен Сыну. Его отношение к Иисусу было более двусмысленным и, так сказать, весьма просвещенным.
ОТРЕЧЕНИЕ ОТ ИИСУСА
В 1982 г. вышла в свет важная, можно сказать, этапная книга по этой теме, озаглавленная «Константин против Христа». Ее автор Алистер Ки, профессор факультета религиоведения университета Глазго. В ней Ки вполне убедительно показывает, что Иисус на самом деле не играл никакой роли в религии Константина. Константин отдал предпочтение христианскому Богу, Богу Отцу, выбрав Его своим официальным покровителем, и совершенно игнорировал Сына. Конечно, для Константина Бог Отец был не кем иным, как очередным именем Соль Инвиктуса, бога солнца, который уже однажды явил императору свою милость.
Но если Константин игнорировал Иисуса, он наверняка признавал принцип мессианства, точнее говоря, он не только признавал его, но и стремился взять роль Помазанника Божьего на себя самого. Говоря кратко, для Константина Мессия был именно тем, чем был мессия для евреев в Палестине на заре христианской эры — правителем, государем, царем-военачальником, подобием Давида и Соломона, государем, который мудро правил во временном земном плане, обеспечил единство подданных, сплотив нацию благодаря той самой Божественной санкции, которой он обладал. Видимо, в глазах Константина Иисус попытался совершить то же самое. Поэтому Константин рассматривал себя как правителя, следующего, с гораздо большим успехом, по стопам Иисуса — и сумевшего достичь того, чего Иисус, по его мнению, не сумел.
Как пишет Ки: «Религия Константина уводит нас далеко назад, ко временам Ветхого Завета. Кажется, словно обетования религии Авраама… наконец исполнились на Константине». И далее: «Константин в свое правление стал исполнением обетования Бога послать Своему народу царя, подобного Давиду. Эта модель отношений с Богом, такая могущественная и явно дохристианская, лучше всего описывает роль Константина».
Позиция Константина была не удивительной для правителя-язычника, обладавшего столь воинственным нравом. Особенно важен, подчеркивает Ки, тот факт, что Римская церковь, по сути, согласилась с той ролью, которую дерзнул принять на себя Константин. Римская церковь того времени оказалась вполне готовой принять концепцию Константина о том, что истинный Мессия — это не кроткий, как агнец, спаситель, а законный и грозный правитель, политический и военный вождь, правящий не неким туманным царством Небесным, а вполне реальной и территориально очерченной державой. То есть церковь признала, что Константин обладает всеми теми мессианскими качествами, которыми обладал Иисус в глазах его современников. Так, например, известный церковный историк Евсевий, епископ Кесарийский, один из ведущих богословов той эпохи, близко знавший императора, говорит: «Он весьма возрос в своем образе монархического правителя, который Повелитель вселенной даровал одному только роду человеческому на земле». Действительно, Евсевий вполне конкретно и определенно высказывается о важности монархии: «Монархия превосходит все прочие роды правления и государственного устройства. Ибо следствием другой формы правления, полиархии, основанной на равенстве, являются анархия и гражданская война. Именно по сей причине Бог Один, а не два, не три или более».
Однако Евсевий не останавливается на этом и идет еще дальше. В личном поздравительном послании императору он заявляет, что в Константине воплотился Сам Логос
[34]
. Действительно, он приписывает Константину статус и деяния, которые по всем богословским догмам допустимо относить лишь к Иисусу: «…Богобоязненнейший владыка, которому одному от начала времен Сам Бог-Вседержитель Вселенной даровал власть очистить жизнь человеков».
Как пишет Ки, комментируя это послание Евсевия: «Получается, что от начала времен одному Константину дарована власть спасти род человеческий. Христос оказывается отодвинут сторону, Христос отходит на задний план, и роль Христа формально отрицается». И далее: «Теперь Спасителем мира предстает один только Константин. Арена действия — IV век, а отнюдь не I. Мир, и духовный, и материальный, до Константина не был спасен».
Ки особо подчеркивает, что в этом тексте нет ни единого упоминания об Иисусе. Отсюда следуют неизбежные выводы: «… ясно, что жизнь и Крестная смерть Христа в эту модель не вписываются… спасение мира теперь достигается различными актами из жизни Константина, символизируемыми его знаком спасения».
ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ РАЗРУШЕНИЕ ОБРАЗА ИСТОРИЧЕСКОГО ИИСУСА
Почему же Римская церковь во времена Константина решила занять подобную позицию, столь скандальную с точки зрения богословских догм? На протяжении без малого трех веков христианство отрицало земное могущество империи, упорно отказывалось идти на компромисс со своими убеждениями, в лице своих святых шла на мученичество и смерть, находя утешение в надежде воздаяния на небесах. Так почему же иерархи церкви сочли возможным признать новым мессией такого же императора, который три века назад повелел распять Иисуса, — императора, который продолжал преследовать и предавать распятию мятежников, восстававших против государства?
Ответ на этот вопрос столь же очевиден, сколь и прост. В конце концов, церковь состоит из людей, которые более чем достаточно пострадали в прошлом из-за своих убеждений. И вот теперь у нее появилась возможность быть признанной, уважаемой силой, занимающей достойное место в официальных структурах, а взамен от нее требовалось пойти на ряд компромиссов и смягчить суровость догматов. От подобной сделки было крайне трудно отказаться. После долгих преследований перспектива не только признания, но и прихода к власти выглядела вполне заслуживающей некоторых уступок.
Кроме того, могла иметь место и другая, более тонкая мотивация подобной позиции церкви. Столь мощная секулярная власть, как империя Константина, действуя заодно с тогдашними ортодоксальными иерархами, могла стать надежным бастионом против попыток истинных наследников и преемников Христа заявить о своих правах. И если наша гипотеза о браке Христа и Его детях соответствует действительности, это многое объясняет в неожиданном конкордате между Константином и Римской церковью. Сам факт существования где-то на периферии, на дальних окраинах империи, прямых потомков Иисуса или его семейства представлял угрозу для сплоченной церковной иерархии — провозвестницы Павлова христианства. И лучшей защитой от новоявленного мессии из Дома Давидова, который мог выступить со своими легионами, являлся готовый мессия-император, правивший империей, — мессия Павлова толка, который сумеет решительно отвергнуть все притязания своих соперников-иудеев.
И все же достаточно странно видеть, что Римская церковь (1) смирилась с полнейшим безразличием Константина к Иисусу; (2) признала претензии Константина на роль мессии; и (3) признала эту концепцию воплощения мессии, то есть военного и политического лидера, в личности Константина. С другой стороны, не исключено, что в IV в. подобная позиция не казалась чем-то экстраординарным. Возможно, тогда, в IV в., подобные воззрения не казались столь несовместимыми с христианским вероучением, какими они представляются теперь. Возможно, в IV в. христиане куда более ясно, чем их современные единоверцы, сознавали, сколь тесно эта позиция увязана с реальными историческим фактами.
