Ливия подошла к уложенным в коробки осколкам разноцветного стекла, отбракованного в процессе производства.
— Какой цвет ты выбрала? — спросил Тино.
— Разумеется, красный. Основной цвет первого фужера из чиароскуро мастерских Гранди будет рубиново-красным, как огонь… Как страсть, — добавила она со вздохом.
Малышка пыталась это скрыть, но Тино хорошо видел, что она страдает. Он почувствовал, как в нем нарастает возмущение. Один Бог знал, что ей пришлось пережить в этой варварской стране, вдали от близких, где никто не мог ее защитить. Когда она внезапно исчезла, он был так удручен, что испытал одну из своих знаменитых вспышек гнева. Он рычал от страха за девушку, чувствуя себя униженным оттого, что у нее не хватило смелости объяснить ему причины этого дезертирства. Он испугался, что навсегда потерял ее, что она оторвалась от своих корней, от Мурано, видевшего ее рождение, текущего в ее венах.
Он вспомнил, что маленькая безмолвная девочка часто бывала в мастерской после смерти своих родителей, вспомнил о ее страдании, таком хрустально-прозрачном, что никто не осмеливался взять ее на руки, словно опасаясь разбить, о ее молчании, которое всех пугало и с которым смог справиться лишь ее дед Алвизе, потому что боль опасна так же, как заразная болезнь.
Теперь у нее был сын, которого ей пришлось оставить там, и это было нехорошо; он видел смятение в ее глазах, когда она, как неприкаянная, отправлялась побродить в конце дня, когда сумерки окрашивали остроконечные башенки в золотистый цвет, а старые камни отдавали свое тепло, вызывая желание пройтись по набережной. Но что тут поделаешь?
Некоторые компоненты оказалось очень трудно найти в это скудное послевоенное время. Они обзвонили различных поставщиков, наскребли немного денег, чтобы приобрести их. Теперь необходимо было повторить подвиг Гранди, совершенный в давние времена. Это был единственный шанс для Дома Феникса возродиться из пепла.
По его спине пробежала дрожь. Тяжелая ответственность легла на плечи Ливии Гранди, которая тщательно отмеривала стекольные осколки. Засученные рукава мужской рубашки открывали ее тонкие руки, холщовые брюки наползали на грубые ботинки. Если благодаря открытому лицу и неумело заплетенным косичкам она напоминала хрупкого подростка, решительный взгляд и внутренняя сила принадлежали уже сформировавшейся женщине.
Флавио оказался не на высоте. Ему не хватало опыта, знания ремесла, но больше всего ему не хватало огня. Их было всего двое, и они должны были сделать невозможное. Ливия — вдохновительница и прирожденный художник, талант в чистом виде, сокровище; она обязательно стала бы самым известным мастером своего времени, если бы родилась мужчиной и имела право на все действия со стеклом. Она, и только она одна могла придумать изделие, которое он, мастер Тино Волк Томазини, будет выдувать. Только она могла найти совершенное равновесие, благодаря которому сотворится чудо чиароскуро. Вдвоем они образовывали мифический союз фантазии и таланта, мастерства и техники, который делал людей, работающих с хрусталем, наследниками самого древнего и благородного искусства, независимо от того, были они из Мурано, Богемии, Лотарингии или откуда-либо еще.
Ливия повернулась к великану с крепкой сильной шеей, мощь которой подчеркивал щегольски повязанный красный платок. Из-под густых бровей на нее был устремлен взволнованный взгляд, заставший ее врасплох. Она никогда еще не видела Тино таким открытым.
Ливия смущенно коснулась рукой его плеча.
— У нас все получится, Волк.
Он кивнул, от волнения в горле стал ком, не давая дышать.
Молодая женщина вышла из комнаты и вернулась в мастерскую, где их ждали рабочие, молча выстроившиеся в ряд, словно по стойке «смирно». Им предстояло провести две плавки, затем перейти к отжигу, и лишь после этого Тино сможет начать ваять стекло.
Но Ливия не торопилась. Стеклодув не властен над временем. Слушая хрусталь, который потрескивает и свистит, рождаясь в течение нескольких часов в печах, он обязан быть терпеливым и решительным, а также смиренным, чтобы иметь право претендовать на величие.
Она вышла из мастерской, подставив лицо и обнаженные руки жаркому, беспощадному летнему солнцу. Насекомые гудели в траве, олеандр распространял вокруг себя благоухание. Для cristallo у нее был безграничный запас терпения, если бы только так же было с ее жизнью…
Его отсутствие было кровоточащей раной. Иногда она резко оборачивалась с его именем на губах, уверенная, что он стоит здесь, на пороге комнаты, что ей достаточно лишь открыть объятия, чтобы прижать маленькое тельце к своей груди, уткнуться лицом ему в шею и испытать восхитительное чувство покоя оттого, что они снова стали единым целым, как тогда, когда она носила его в своей утробе. Но, увидев пустой проем двери, частички пыли, танцующие на солнце, понимая, что все это было лишь наваждением, она испытывала такую сокрушительную тоску, что, задыхаясь, еле удерживала равновесие. Она ощущала себя отрезанной от своего ребенка.
Ливия вспоминала о каждом сантиметре его кожи, о родинке на спине, о прозрачных полумесяцах в основании ногтей, о шелковистых волосах, о родимом пятне в форме рога изобилия на верхней части бедра, увидев которое она, смеясь, сказала, что Карло рожден для счастья. Она помнила особый запах, принадлежавший только ему, эту лучезарную улыбку, которую он унаследовал от своего отца, его решительную походку, удивительную для такого маленького человечка.
Она просила небеса, чтобы он не переживал из-за ее отъезда. Даже будучи уверенной, что с Элизой и Франсуа он ни в чем не нуждается, она все равно испытывала тревогу. Иногда Ливия думала, что его не следовало оставлять во Франции, но она не предполагала, что задержится в Мурано так надолго. Поскольку Флавио принял решение не продавать мастерские, но оказался неспособным управлять предприятием, принимать верные решения, на ее плечи ложилась обязанность возобновить работу. Лишь после этого она сможет со спокойной душой вернуться к своему ребенку.
Франсуа звонил ей раз в неделю, каждую субботу в конце дня и передавал трубку Карло, с которым она худо-бедно поддерживала бессвязный разговор, то и дело путая слова. Маленькому мальчику было сложно общаться; ему не хватало запаса слов, чтобы рассказать, как он проводит свое время, и понять ее. С комом в горле она слушала, как он повторяет «алло, алло», подражая своему отцу, и представляла его сидящим на коленях Франсуа и держащим в своей маленькой ручке громоздкую телефонную трубку из черного бакелита, словно этот странный и зловредный предмет заменял присутствие матери.
Муж был недоволен, когда она сообщила, что ей придется задержаться. Он оставался учтивым и не стал осыпать ее упреками, но его молчание было красноречивым. Она рассердилась на себя, допустив в своем голосе жалобные нотки, когда объясняла, что они ждут поставки непрозрачного красителя, чудом обнаруженного в Алтаре. Нехотя он обещал привезти к ней Карло, как только у него будет возможность отлучиться на несколько дней, но Ливия поняла, что Франсуа нашел хитрый способ наказать ее, постоянно откладывая дату своего приезда.
