— Хотела бы я знать, почему, вместо того чтобы сажать честных людей, не упрячут в тюрьму этих паршивых писак, — продолжала Анжелика, вся дрожа от гнева. — Я слышала даже, что этих щелкоперов сажают в Бастилию, словно они люди, достойные уважения. Почему не в Шатле, ведь они настоящие разбойники?
— Не так-то легко их сцапать. Они неуловимы. Они всюду и нигде. Клода Ле Пти уже десять раз должны были повесить, но он снова появляется со своими язвительными песенками, да там, где его меньше всего ждут. Клод Ле Пти — недремлющее око Парижа. Он видит все, знает все, а его не видит и не знает никто. Вот и я никогда не встречал его, но думаю, что уши у него не меньше, чем поднос цирюльника, так как они вбирают в себя все столичные сплетни. Его бы надо не преследовать, а нанять на должность осведомителя.
— Его надо повесить, вот и все!
— Правда, наша дорогая и бездействующая полиция относит этих газетчиков к неблагонамеренным лицам, но ей никогда не удастся схватить поэта с Нового моста, если в это дело не вмешаемся мы — я и моя собака.
— Сделайте это, умоляю вас! — Анжелика обеими руками схватила Дегре за его брыжи из грубого холста. — Пусть Сорбонна притащит мне его живым или мертвым!
— Нет, уж лучше я преподнесу его кардиналу Мазарини, потому что, поверьте мне, он самый главный его враг.
— Как же могли допустить, что этот лжец так долго и безнаказанно распространяет свою стряпню?
— К сожалению, сила Клода Ле Пти заключается в том, что он никогда не лжет и очень редко ошибается.
Анжелика хотела возразить, но вспомнив о маркизе де Варде, прикусила язык, подавив свою ярость и стыд.
Глава 42
За несколько дней до рождества выпал снег. Город оделся в праздничный наряд. Церкви украсились сценами, изображающими рождение Христа, в яслях из толстого картона и ракушек между быком и ослом лежал младенец Иисус.
По грязным от талого снега улицам Парижа тянулись длинные шествия религиозных братств с хоругвями и песнопениями.
Как и каждый год, следуя обычаю, августинцы из городской больницы пекли горы оладий, поливали их лимонным соком, и дети, наполнив тазы, разбредались по всему Парижу продавать их. Оладьи августинцев разрешалось есть во время поста. Вырученные деньги шли на рождественские подарки неимущим больным.
Как раз в это время жизнь Анжелики наполнилась бурными событиями. Затянутая в зловещую паутину, которой был окутан ужасный процесс, она едва ли замечала, что наступили благословенные предрождественские дни.
Сначала как-то утром в Тампль пришел Дегре и сообщил Анжелике, какие сведения ему удалось получить по поводу назначения судей.
— Прежде чем сделать выбор, долги изучали каждого. И отбирали их — не будем строить иллюзий! — исходя вовсе не из их беспристрастности, а из их приверженности королю. Кроме того, старательно были отведены те магистраты, которые хотя и преданы королю, но имеют репутацию людей мужественных и в известных случаях могут не поддаться нажиму со стороны короля. Это прежде всего один из самых знаменитых наших адвокатов мэтр Галлеман, положение которого весьма прочно, потому что во времена Фронды он открыто встал на сторону королевской власти, хотя вполне мог угодить за это в тюрьму. Но он из тех людей, которые не боятся никого, и его неожиданные выпады не раз потрясали Дворец правосудия. Я очень надеялся, что его включат в число судей, но, увы, выбраны только те, в ком абсолютно уверены.
— После того что я узнала за последнее время, в этом можно было не сомневаться, — мужественно ответила Анжелика. — Но вы знаете хотя бы несколько имен из тех, кого уже назначили?
— Прежде всего канцлер Сегье. Он будет лично вести допрос для проформы и для того, чтобы создать вокруг процесса побольше шумихи.
— Канцлер Сегье! Да я и надеяться на такое не смела!
— Не радуйтесь раньше времени. За свой высокий пост канцлер Сегье расплачивается своей независимостью. Я слышал также, что Сегье виделся с арестованным и разговор у них был весьма бурный. Граф отказался принести присягу, заявив, что специальный суд не правомочен судить советника тулузского парламента, что на это имеет право только верховная палата парижского парламента.
— Но вы, кажется, говорили, что парламентский суд нежелателен из-за того, что члены парламента находятся в зависимости от господина Фуке?
— Да, сударыня, и я попытался предупредить об этом вашего мужа. Не знаю, или моя записка не дошла до него, или же гордость помешала ему принять чужой совет, но я передаю вам его ответ канцлеру Сегье.
— Так что же будет? — с тревогой спросила Анжелика.
— Думаю, что король по своему обыкновению пренебрежет законом, и графа де Пейрака все же будет судить королевский суд, и если это потребуется, то «как бессловесного».
— Что это значит?
Адвокат объяснил: это означает, что его будут судить как находящегося в отсутствии, заочно, а это ухудшит дело, потому что если в Англии, например, прокурор обязан в письменном виде привести доказательства вины арестованного, в противном случае тот должен быть освобожден в течение двадцати четырех часов, то во Франции подсудимый априори рассматривается как виновный.
— А прокурор уже назначен?
— Их два. Один из них — главный королевский прокурор Дени Талон. А другой, как я предвидел, ваш зять Фалло де Сансе. Правда, сославшись на родство с вами, он сделал было вид, будто отказывается от этого назначения, но его уговорили — либо Талон, либо кто-то еще, во всяком случае, теперь в кулуарах Дворца правосудия говорят, что он поступил весьма предусмотрительно, пожертвовав своим семейным долгом ради верности королю, которому обязан всем.
Анжелика промолчала, но лицо ее перекосилось от ярости. Она сдержала себя, ожидая продолжения.
— Назначен также некий Массно, президент тулузского парламента.
— Ну, этот наверняка постарается выполнить любой приказ короля и, главное, отомстить дерзкому аристократу…
— Не знаю, сударыня, возможно и так; ведь кандидатура Массно выдвинута самим королем. Между прочим, мне рассказали, что Массно якобы беседовал по поводу вашего мужа с герцогиней де Монпансье и, судя по этому разговору, Массно относится к графу де Пейраку отнюдь не враждебно и весьма сожалеет о своем назначении.
Анжелика пыталась что-то вспомнить.
— Да, правда, герцогиня де Монпансье и мне говорила что-то в этом роде. Но, поразмыслив, я все-таки пришла к выводу, что едва ли можно рассчитывать на его благосклонность, так как — увы! — я сама слышала, как он и мой муж осыпали друг друга бранью.
— Видимо, это и побудило короля назвать его имя. Ведь король лично назначил только двоих — королевского прокурора Талона и Массно, остальных выбирали Сегье или же сам Талон.
— А кто будет еще?
— Еще будет председатель суда. Мне называли Месмона, но, по-моему, вряд ли. Он такой старый, уже на ладан дышит. Не представляю себе, как он сможет вести процесс, который обещает быть весьма бурным. А может, Месмона именно потому и выбрали, что он совсем немощен, так как вообще-то у него репутация человека честного и совестливого. Если только у него хватит на этот процесс сил, то он — один из тех, кого мы можем надеяться склонить на свою сторону.
