Взгляд голубых глаз подстерегал, не выдаст ли она свою растерянность. Анжелика немного нервным жестом захлопнула веер.
— Ученый — не обязательно пособник дьявола. Ведь говорят же, что при дворе есть ученые, которые установили подзорную трубу и разглядывают через нее небесные светила и горы на луне, и дядя короля, герцог Гастон Орлеанский, ведет эти наблюдения под руководством аббата Пикара?
— Да, это так, и я даже знаком с аббатом Пикаром. Он не только астроном, но и главный геометр короля.
— Вот видите…
— Церковь, сударыня, обладает широтой взглядов. Она разрешает вести всевозможные научные исследования, даже столь смелые, как те, что ведет упомянутый вами аббат Пикар. Я скажу еще больше. В архиепископстве под моим началом работает один ученый монах-францисканец, некий Беше. Он уже многие годы занимается проблемой превращения металла в золото, но он получил на это благословение мое и самого Рима. Не скрою, пока его труды обходятся мне очень дорого, особенно много денег ушло на особые ингредиенты, которые мне приходится заказывать в Испании и Италии. Этому человеку ведомы все самые древние правила его ремесла, и он утверждает, что для достижения успеха необходимо просветление свыше, то есть просветление, ниспосланное богом или сатаной.
— И он достиг успеха?
— Пока еще нет.
— Бедняга! Несмотря на ваше высокое покровительство, к нему плохо относятся и бог и сатана.
Анжелика прикусила губу, тут же пожалев о своей язвительной реплике. У нее было такое чувство, будто она задыхается, и она готова была нести любую чепуху, лишь бы выйти из этого состояния. Разговор казался ей столь же глупым, сколь и опасным.
Она повернулась к двери в надежде услышать в галерее характерные шаги мужа и вздрогнула, увидев его самого:
— Как, вы здесь?
— Я только что вошел, — ответил граф и обратился к архиепископу. — С моей стороны было непростительно, сударь, заставить вас ждать так долго. Не скрою, мне доложили о вашем прибытии около часу назад, но я не мог остановить очень тонкий процесс в одной из реторт.
Граф де Пейрак так и пришел в своем длинном, до пят, балахоне алхимика, похожем на широкую рубаху, на которой вышитые знаки Зодиака смешивались с разноцветными пятнами от кислот. Анжелика была уверена, что он нарочно не снял халат и нарочно, обращаясь к архиепископу Тулузскому, назвал его «сударь», подчеркнув тем самым, что говорит с ним как с бароном Бенуа де Фонтенаком, то есть как равный с равным.
Граф знаком подозвал слугу, находившегося в прихожей, чтобы тот помог ему снять балахон.
После этого он подошел к прелату и поклонился. Луч солнца осветил его темные волосы с крупными блестящими локонами, за которыми он тщательно следил, и они могли бы с успехом соперничать с лучшими парижскими париками, начинавшими тогда входить в моду.
«У него самые красивые волосы на свете», — подумала Анжелика.
Ее сердце трепетно забилось, хотя она и не хотела себе в этом признаться. В памяти всплыла вчерашняя сцена.
«Это не правда, — снова упрямо повторила она. — Пел кто-то другой. О, я ему никогда этого не прощу!»
Тем временем граф де Пейрак приказал придвинуть высокий табурет и сел около Анжелики, чуть позади нее.
Она не видела мужа, но до нее доходил аромат его дыхания, который сейчас напоминал ей только одно — то сладостное мгновение. К тому же она инстинктивно чувствовала, что Жоффрей де Пейрак, обмениваясь незначительными фразами с архиепископом, не отказывает себе в удовольствии взглядом ласкать затылок и плечи своей молодой жены и, более того, что его взгляд дерзко погружается в манящую глубину корсажа, скрывающего ее безупречную грудь, которой граф любовался накануне.
Это был словно вызов прелату, который слыл непреклонным в своей добродетели.
И в самом деле, архиепископ Тулузский, хотя и унаследовал сан от одного из своих дядей, все же пожелал еще принять монашество, чтобы, возложив на свои плечи ответственность за управление одной из крупнейших епархий Франции, стать также истинным пастырем верующих. И именно потому, что его безупречная жизнь могла служить примером благочестия, он был особенно опасен.
***
Анжелику так и подмывало обернуться к мужу и умоляюще сказать ему: «Прошу вас, будьте осторожны».
И в то же время мысли ее были заняты другим: она наслаждалась этим безмолвным выражением чувств. Ей хотелось, чтобы он коснулся ее девичьей кожи, не знавшей ласки, она жаждала поцелуя, который погрузил бы ее в негу. Анжелика сидела очень прямо, даже немного напряженно, и чувствовала, как у нее начинают пылать щеки. Она твердила себе, что ее страхи нелепы и в поведении графа нет ничего, что могло бы раздражить архиепископа, — ведь она, в конце концов, жена графа де Пейрака и по закону принадлежит ему. И ее вдруг охватило желание действительно принадлежать ему, забыться, закрыть глаза и довериться его объятиям. Ее волнение наверняка не ускользнуло от графа, и он, верно, посмеивается над нею. «Он играет со мной как кошка с мышкой. Он мстит мне за то, что я пренебрегла им», — в растерянности думала она.
Чтобы скрыть свое смятение, она подозвала арапчонка, который прикорнул на подушке в углу комнаты, и приказала ему принести бонбоньерку. Когда мальчик принес ящичек из черного дерева с перламутровыми инкрустациями, наполненный орехами, засахаренными фруктами, драже с изюмом и розовым сахаром, Анжелика уже взяла себя в руки и теперь стала следить за разговором мужчин с большим вниманием.
— Нет, сударь, — говорил де Пейрак, с беспечным видом жуя пастилку с запахом фиалок, — не думайте, что я занялся наукой с целью овладеть тайнами, которые дали бы мне власть и могущество. Просто меня всегда влекло к знаниям. И если бы, к примеру, мне не удалось разбогатеть, я бы попытался получить должность смотрителя королевских вод. Вы, вероятно, не представляете себе, насколько Франция отстала в таких вопросах, как искусственное орошение, откачивание воды насосами… Римляне были в десять раз более сведущи, чем мы, а когда я путешествовал по Египту и Китаю…
— Я знаю, граф, что вы очень много путешествовали. А вы не бывали в тех странах Востока, где еще не утрачены секреты волхвов?
Жоффрей де Пейрак рассмеялся.
— Бывал, но волхвов там не встречал. Магия — не мое призвание. Ее я оставляю вашему мужественному и наивному Беше.
— Беше все время спрашивает, когда же вы разрешите ему присутствовать хотя бы при одном из ваших опытов и стать вашим учеником?
— Сударь, я не школьный учитель. Но даже если бы я был им, я, уверяю вас, не подпускал бы к науке людей ограниченный.
— Но этот монах слывет человеком тонкого ума.
— В схоластике — возможно, но в науке, где требуется умение наблюдать, он ничтожество: он видит вещи не такими, каковыми они являются на самом деле, а такими, какими они представляются ему. На мой взгляд, это человек неумный и ограниченный.
