Терпели. Пока что.
Аршин
А у Бориса Ивановича новая затея! Назарий Чистой придумал, как взять деньги со всех торгующих.
И вот он – указ: старые аршины запретить, ибо жульничества много, всем иметь аршины с орлом, казенные, правильные. Цена аршину – гривна.
Деньги Борис Иванович искал шустро, а вот власть прибирал к рукам несуетливо, без поспешности. Забрал у Федора Ивановича Шереметева Приказ новой чети. И успокоился.
А вот о неродовисти Морозова вся Москва судила-рядила.
Анисья Никитична с Федосьей и Дуней, Катерина Федоровна с Марией и Анной приехали проведать болящую Авдотью Алексеевну, супругу Глеба Ивановича Морозова.
Авдотья Алексеевна, урожденная княжна Сицкая, сокрушалась о воровских сплетнях.
– Морозовых болтунья Москва ни во что ставит. Выскочки, мол.
– Матушка Авдотья Алексеевна! – встрепенулась Катерина Федоровна. – Наплюй ты на слухи! Больному сердцу нужен покой.
– Можно ли быть покойной, когда неправда правду застит! – осердилась Авдотья Алексеевна. – Здесь, в Кремле, князь Иван Васильевич Сицкий поставил дом на месте двора князя Ряполовского, а в соседях у него был боярин Григорий Васильевич Морозов. Ему боярство оказано в год, когда Москва скинула с себя ханское ярмо. А дедушка Бориса Ивановича да Глеба Ивановича – боярин Василий Петрович. Он с князем Пожарским поляков из Москвы в шею выгнал.
– Государыня Авдотья Алексеевна! Ты и вправду будь покойна! – положила руку на руку боярыне Анисья Никитична. – Мой Прокопий Федорович говорил вчера: за шептунов и охальников крепко взялся Леонтий Стефанович Плещеев. Крамольники они ведь и царское имя не щадят.
Боярыня хоть и лежала в немочи, но глянула на Соковнину зорко.
– Чего говорят-то?
– Вслух повторить – не смею! – испугалась Анисья Никитична.
– А ты мне на ухо шепни!
– Разве что на ухо! – И шепнула.
Боярыня призадумалась.
– Подметный, говоришь, царь Алексей?
– Не я говорю! – замахала руками Анисья Никитична. – Сие крамольники клевещут на великого государя. Леонтий Стефанович посылает своих людей за такие слова языки резать.
– Как бы половина Москвы не онемела, – посокрушалась боярыня. – Москва всегда была сплетницей.
– Государыня Авдотья Алексеевна! – поспешила перевести разговор Катерина Милославская. – Москва нынче о хорошем рядит да судит. Великий государь жениться собрался. Девиц на смотрины собирают.
– Чего искать-то? Глаза разуй. Твоя Мария Ильинична – лучшая из невест!
– Мы люди маленькие! – развела руками Катерина Федоровна. – Да ведь Мария-то старше государя.
– Зато в цвету! – Боярыня сняла с правой руки перстень с янтарем, поманила Марию Ильиничну ближе. – Это тебе. Поглядишь – вспомнишь, вспомнишь – помянешь рабу Божию Авдотью.
Воскресенье – праздничный день
Удивительный указ порадовал народ Русской земли.
17 января 1647 года великий государь Алексей Михайлович, всея Руси самодержец, объявил: отныне воскресные дни – праздничные. Работать в день славы Христа – грех, а те, кто, не боясь Бога и царя, станут принуждать своих крепостных людей к труду, будут наказаны и подвергнуты опале.
– Выходит, за пяльцами сидеть тоже нехорошо, – сказала Анисья Никитична и отпустила вышивальщиц гулять.
– А я книжку почитаю! – обрадовалась Федосья и тотчас села читать «Басни» Эзопа.
– Читай вслух! – попросила Дуня. – Мне тоже ума надо набираться.
– «О гусех и о журавлях», – прочитала Федосья. – «Гуси и жеравли на едином поле пасяхуся. Ловцем же показавшемся, и убо жеравли лехки сущее, скоро отлетеша. Гуси же, тяжести ради плотския оставшееся, поимани быша. Толкование: притча знаменует, яко и в пленении градов нестяжательные и нищие удобнее убегают пленения. Богатые же богатества ради работают в пленении».
– Ну, это понятно, – сказала Дуня.
– «О черепахе и об орле», – объявила Федосья новую басню. – «Черепаха орла моляше, дабы летати ю научил. Орлу же сказующу: далече сему бытии от естества ея. Она же наипаче с молением прилежаше. Взем убо ю орел ногтьми и на высоту вознес, по сем пусти ю летати. Она же на камение падши; сокрушися. Толкование…»
– Какое толкование у тебя? – спросила Федосья сестру.
– Какое? Не будь дурой. Крыльев Бог не дал, в небо не просись.
– «Толкование, – прочитала Федосья. – Притча явлет, яко мози любопрения ради мудрестших преслувше, себе самех вредиша».
– Чересчур умно! – сказала Дуня. – Пошли погуляем.
– Ну, хотя бы три мудрости надо осилить! – И Федосья прочитала: – «О ластовице и о вороне». «Ластовица с вороною о красоте пряхуся. Отвещавши же ворона к ластовице рече: «Но убо твоя красота в весеннее время процветает, мое же тело и зиму удобь претерпевает». Притча знаменует, яко крепость плоти лутчи есть благолепия». Понятно?
– Понятно, – сказала Дуня. – А скажи, какую невесту выберет наш царь, которая богатырь или которая красавица?
– Царю для царства нужна Василиса Премудрая. Зачем ему богатырша, у царя на врагов есть войско, – решила Федосья.
– Царь выберет Василису Прекрасную. Зачем ему мудрая. У него есть Борис Иванович.
Тут сестры обе засмеялись.
Смотрины
Ромашка лепестки открывает солнцу, а Москва сердце распахивает царской радости.
Государевы стольники еще только скакали по городу к дворам именитых семейств, а народ на торговых площадях уже гудел, кумекая, чья боярская дочь краше? Не краше, так милее… О мудрости тоже не забывали – не всякая царица ровня Василисе Премудрой, только ведь и сердцем можно быть умной.
Женить царя приспичило Борису Ивановичу Морозову. Дело не худое, государю восемнадцать лет, целый год по монастырям ездил, поминал батюшку с матушкой. Нынче-то уж к делам царским привыкает, по часу в день думные дьяки читают ему челобитья. Многих милует, казни откладывает: злодею злодейство замолить надо.
Сам о женитьбе Алексей Михайлович не завел бы разговоров. Но ближний боярин знал за воспитанником опасную слабость. Алексей влюбчив. Человек высокого стремления становился для царевича, а теперь-то для царя – водителем, учителем и самой правдой.
На втором году правления царь-юноша собинным другом назвал архимандрита Никона. Никон – монах, испытанный Анзерской островной обителью, подвижник суровый, беспощадный к своим грехам и к миру. Его стезя – истина.
То, что царь прилепился душой и сердцем да ведь и умом к монаху, не опасно. Монаха правителем не поставишь. Опасно утратить доверие и близость.
Жена – хорошая управа на монаха. Но упаси Боже, если невестой царь назовет девицу из родовитых семейств.
