Подошел к мальчику, погладил рукою по щеке.
– Расти большой – царю в помощь.
От Морозова Алексей Михайлович поехал к своим сокольникам. Мысль озарила.
Тайный знак
Верховный подьячий сокольников Василий Ботвиньев встретил государя доброй новостью.
– Вешняка неделю назад пускали в Хорошеве. Первая для него охота, а показал себя удальцом. Сделал дюжину ставок и взял сойку.
– Хорошо, напомнил! – засмеялся государь. – Меня в Вешняки в гости звали, сыновья Никиты Ивановича Одоевского. Ну, показывай птицу.
Сокол Вешняк был пойман весною в селе Голенищево. Село было патриаршье. Никон сам поднес государю птицу со словами: «На радость, на охотничью удачу, «утешайся сею доброй потехою зело потешно и угодно и весело».
Последние слова были из «Урядника сокольничаго пути», сочиненного самим Алексеем Михайловичем.
Сокол Вешняк был невелик, но птичьей статью превосходил многих.
– Д-рыг-ан-са, – сказал государь Ботвиньеву.
Ботвиньев подал голубиное крыло с мясом. Сокол накинулся на еду так, словно его целую неделю морили голодом.
– Жадная птица, но лишнего куска не съест.
– Хороший будет охотник, – сказал царь. – Пошли, почитаешь… «Урядник» почитай.
Ботвиньев удивления не выказал, взял книгу.
– Откуда читать?
– Откуда хочешь.
Подьячий улыбнулся и ткнул пальцем наугад.
– «Безмерно славна и хвальна кречатья добыча. Удивительна же и утешительна и челига кречатья добыча. Угодительна потешна дермлиговая перелазка и добыча. Красносмотрителен…»
– «Красносмотрителен»! – Алексей Михайлович поднял указательный палец.
– «Красносмотрителен же и радостен высокова сокола лёт», – продолжал Ботвиньев, но царь снова прервал его, по-особому ударяя на слова:
– «Красносмотрителен же и радостен… – Он прикрыл глаза и пропел почти: —…вы-ы-со-о-ко-ва со-кола лёт». Читай, читай. Сам ведь я сочинял все это, а слез удержать не могу. Господи, как хорошо слова сложились. Да ведь и нельзя слабыми словами про такое диво сказать. Что птицы, что взлет их, что удары из поднебесья. Диво дивное! Читай, Василий! Читай!
– «Премудра же челига соколья добыча и лёт».
– Вот именно, премудра…
– «Добродельна же и копцова добыча и лёт. По сих доброутешна и приветлива правленных ястребов и челигов ястребьих ловля, к водам рыщение, ко птицам же доступание».
Ботвиньев сделал паузу, ожидая, что скажет царь, но тот покачивал одобрительно головой и улыбался. Поглядел на подьячего, взял у него книгу и, водя для большей убедительности пальцем по строкам, прочитал:
– «Будите охочи, забавляйтеся, утешайтеся сею доброю потехою, зело потешно и угодно и весело. Да не одолеют вас кручины и печали всякие. Избирайте дни, ездите часто, напускайте, добывайте, нелениво и бесскучно. Да не забудут птицы премудрую и красную свою добычу».
Слезы покатились по цареву лицу, и подьячий тоже вдруг почувствовал, что и у него капают.
– Васька! – вскричал Алексей Михайлович. – Васька! И ты плачешь! Ведь чудо все это, чудо!
Они пошли умылись. И государь, сделавшись строгим, сказал:
– Сядь тотчас и напиши что-либо из «Урядника» нашим тайным сокольничьим языком.
Ботвиньев принялся за работу, но государь не вытерпел, взял у него лист, прочитал:
– «Дар ык ча пу врести дан…» (Что на обыкновенном языке значило: «Государев челиг сокольничаго пути в мере и чести дан». Это была одна из формул обряда посвящения в сокольники.)
– Хорошо, – сказал государь, думая о своем. – Такую грамотку чужие глаза не поймут.
Узнав, что государь приехал, прибежал начальник соколиной охоты Петр Семенович Хомяков.
– Все у нас ладно, – успокоил его Алексей Михайлович. – Вешняк зело хорош! Ради него тотчас и поеду в Вешняково. Как у сокольников побываю, так день легкий, утешный.
Смерть Одоевского
Подмосковное село Вешняково принадлежало сыновьям боярина Никиты Ивановича Одоевского – Федору и Михаилу. Сам Никита Иванович был на воеводстве в Казани. Казань отдавалась на кормление только людям, к царю самым близким и заслуженным. И хоть Алексей Михайлович не очень-то жаловал любовью старого боярина, однако был к нему справедлив. За работу над «Уложением» – сводом русских законов – пожаловал воеводством в Казани. И опять же – с глаз долой…
Братья Одоевские, Михаил и Федор, никак не могли опамятоваться. Приглашали они государя к себе месяца два тому назад поохотиться на зайцев в карачаровской роще. Царь сказал, что как снежок выпадет, так он и приедет. Думали, до зайцев ли теперь Алексею Михайловичу, коль война польскому королю объявлена? А он взял да и приехал. Сдержал слово. Да еще как сдержал! За окном мухи белые летят.
Смятение в братьях происходило не потому только, что царь не погнушался их сельскими, не бог весть какими хоромами, – не знали, чем угощать. То есть было у них припасено всякого, с того дня, как царь сказал, что приедет, приготовлялись усердно, хоть и без надежды. Печаль была в другом! Начался Рождественский пост, шел третий день всего. А кто же не знает, что государь – первый постник в стране, монахи так не блюдут постов, как Алексей Михайлович.
С государем людей было немного: не хотел в тягость хозяевам быть. Кроме дюжины ловчих приехали с ним самые близкие к нему и самые великие охотники: Афанасий Иванович Матюшкин, Василий Яковлевич Голохвастов, Родион Матвеевич Стрешнев – все они были дадены царю в товарищи еще в детстве, вместе с ним в Кремле жили. Старший из Одоевских, Михаил, покосившись на своего стушевавшегося братца, спросил царя: не желает ли коней посмотреть?
Алексей Михайлович, видя смущение хозяев, обрадовался приглашению.
– Грешен, – сказал, – люблю добрых коней, да как их не любить. Иной конь умней человека. Не знаю, как вы, а я примечал. Сидит на умном коне дурак, и все знают, что дурак. И конь его тоже про то знает. Вот ты, Афанасий, зубы скалишь, – обернулся царь к Матюшкину, – а я тебе, выдастся случай, покажу сию картину. Иной конь за хозяина страдает больше, чем он сам за себя.
Царь рассмеялся, и братья Одоевские вспомнили, как дышать, чего руками делать, чего ногами.
Конюшня у братьев была небольшая, но в ней хоть пир затевай – чисто, светло, кони стоят прибранные. И видно, что не для показу все это, обычное дело.
– Кони-то, я гляжу, у вас валашские! – удивился государь.
– У казаков покупали. Они теперь частые гости в Москве.
– Хороши кони! – одобрил Алексей Михайлович да и ахнул: – А этот каков!
Темно-серый жеребец-трехлеток, высокий, до холки рукой не достать, при виде чужих людей перебирал ногами, и нервная дрожь бежала по его спине – так вода в ручье струится.
