– Кто это? – спросил Вор шута Кошелева, изображая крайнее опьянение.
– Это есть то, без чего нет вас, – ответил Кошелев.
– Как это нет меня?
– Но это ваша половина! – Шут ухватил себя двумя руками за половину зада.
– Ах, половина! – хохотал Вор, повторяя глупый жест шута.
Марина Юрьевна смотрела на супруга, как на очень больного человека.
– Сегодня ко мне приводили казака, которому было откровение, – сказала царица. – Он видел реку, а на реке двух белых как снег старцев в челне. Челн несло с огромной скоростью, и старцы сказали казаку: «О вы, несчастные! Все так поплывете, ибо не хотите задуматься над собой».
Вор вдруг швырнул бокал под ноги царице.
– Не каркай! Не ворона! – И нарочито захрапел, повалясь головой на стол.
– Кто же тут шут? – Марина Юрьевна забрала со стола вино и ушла к себе.
Пила и писала отцу очередное горестное послание:
«О делах моих не знаю, что и писать… Ни в чем нет соблюдения данного слова, а поведение со мной такое же, как и при Вас, милостивый мой господин и отец, то есть не соответствует обещаниям, которые были сделаны при прощании с Вами, о чем я могла бы многое написать, только господин коморник очень спешит, для того пишу вкратце. Своих людей не могу послать, ибо надобно дать на пищу, а я не имею. Помню, милостивый господин мой батюшка, как мы с Вами кушали лучших лососей и старое вино пить изволили, а здесь того нет, ежели имеете, покорно прошу прислать».
И, допив вино, приписала: «Прошу Вас, милостивый государь мой батюшка, чтобы я, по милости Вашей, могла получить черного бархату узорчатого на летнее платье для поста, двадцать локтей, прошу усиленно».
Вошла Казановская.
– Пан коморник выказывает нетерпение. Лошади поданы, ждут только вашего письма.
Марина Юрьевна тотчас протянула фрейлине лист.
– Запечатайте. Отдайте ему. Что это за шум на улице?
– Звезды падают.
Марина Юрьевна завернулась в шаль, поспешила на крыльцо. По небу, разбрызгивая искры, летела яркая, как фонарь, звезда. Черная земля поглотила ее, и в наступившей тьме стало видно, как небо прочеркивают быстрые полоски бледного света. Вдруг упало сразу три звезды, потом целый сноп звезд, и в замолчавшем от ужаса мраке опять то ли грезились, то ли и впрямь проносились бледные, как семена одуванчиков, полоски. Шел звездный дождь.
– Господи! – Сердце вскипело в груди. – Господи! Это знак? Это знак скорого торжества моего? Знак гибели?
Звезды вспыхивали и гасли, воздух дышал грозой, было тепло. Марина Юрьевна сбросила шаль.
Видение казака, чудо звездного дождя… К победе? К полному краху? Хотят все решить завтра, в день Бога. Будь что будет…
Дрожащей от волнения рукой оперлась на руку Казановской.
– Дева Мария! Что это за страна! Здесь даже звезды не держатся на небе.
65
Утром Марина Юрьевна молилась в тушинской церкви, где службу служил ради великого праздника сам Филарет. Все знатные русские были в церкви. Никто из них не участвовал в бою. Да им никто и не сказал о предстоящем нападении на Москву.
Пан Бобовский стремительным ударом смешал сторожевой отряд, стремясь ворваться в деревянный город на плечах отступающих. Бегущие, однако, растеклись по сторонам, и гусары Бобовского лицом к лицу оказались перед Передовым полком Дмитрия Ивановича Шуйского, позади которого стоял полк Пуговки Ивана Ивановича.
Русские не только отразили наскок, но и всею массой войска двинулись на само Тушино.
Дубовые гуляй-города, поставленные на возы, выкатились на Ходынское поле и сразились с полками Рожинского и Заруцкого. Эту жесточайшую схватку обозревал облаченный в доспехи шатровый царь.
Москали-стрельцы, призывая на помощь Святую Троицу, палили из бойниц гуляй-городов с такой для себя удачей, что польско-казацкое войско смешалось, бросило Ходынку.
Князь Рожинский остановил, устыдил бегущих:
– Куда стремитесь? Мы же нарочно заманиваем врага, чтоб уничтожить его раз и навсегда.
Он перестроил полки, сам повел их на гуляй-города, и русские, побросав свои ходячие крепостенки, кинулись спасаться бегством.
– Победа! – вскинул над головой саблю, сияя счастьем, Вор.
– Ты опять поторопился и всех насмешил! – сказал за его спиной шут Кошелев.
Со стороны Москвы на польскую армию навалились свежие полки князей Ивана Семеновича Куракина, Андрея Васильевича Голицына, Бориса Михайловича Лыкова. Удар был тяжел и страшен. Вся тушинская пехота легла на Ходынке. Герои-шляхтичи бросали оружие и сдавались. Ходынка и гуляй-города снова были у русских. В Тушине началась паника, но на реке Химке донские казаки атамана Заруцкого потеснили стрельцов, и московские воеводы дальше не пошли, не закончили дела, радуясь победе. Одних пленных взяли больше семисот человек.
Казалось, пробил час торжества, и не только Москвы, туман Смуты развеивался над Русской землей.
66
Марина Юрьевна верхом на лошади на виду у всего войска подскакала к Заруцкому и поднесла ему букет колокольчиков.
– Вы единственный, на кого можно положиться в этом войске, – сказала она громко, чтоб слышали.
Заруцкий сошел с коня, поцеловал стремя государыни.
Вечером Вор пожаловал в покои супруги. Увидел, что вещи собраны, небрежно сказал:
– Если бы у русских был я, то сегодня они были бы в Тушине, но у них Шуйский, и, значит, они здесь не будут никогда.
– Обо мне так много заботы, – ответила Марина Юрьевна, – что я о своей безопасности принуждена заботиться сама.
– Я написал Сапеге письмо, пусть пришлет нам в Тушино подкрепление.
– Не я ли вчера вам пересказывала видение казака? И еще этот огненный дождь с неба!
Вор подошел, обнял.
– Я устал от войны, одарите меня вашей любовью.
– Любовь дарят победителям, а я вас вижу перед собой только побитым.
Вор, не отвечая, сбрасывал с себя одежду. Лег в постель, натянул одеяло до подбородка.
– Согрейте меня поскорее. Русский Бог сегодня был к нашим величествам немилостив, но самих русских он все-таки не любит более, чем нас. Они не хозяева в своей стране. Я, пожалуй, прикажу выпороть моего патриарха Филарета и его нерадивых попов.
– Вы опять богохульствуете, ваше величество.
– Сяду в Москве, обязательно заведу такой порядок: за победы, за урожай, за всякую прибыль – попам награда, за пожары, за недород, за военные поражения – порка.
– Вы хотите, чтобы я легла к вам?
– Царица красоты!
– Тогда умолкните. Вы не любите меня, я не люблю вас, но мы – супруги, исполним нашу обязанность молча.
