Тогда он встал, повернулся к пастве спиной, лицом – к иконам и, сотворив молитву, сказал:
– Господи, то ли мы делаем? Я, грешный, вижу спасение России в королевиче Владиславе.
Мысль эта носилась в воздухе. Устами Филарета, митрополита и нареченного патриарха, она обретала статус желаемого всею Россией.
Гетман Рожинский настоял, чтобы посол Станислав Стадницкий немедленно отправился к Филарету.
Слушать королевского посла собрались в церкви Рождества Богородицы. Стадницкий поднялся на солею, зажгли свечи и лампады, и посол, глядя на преданно тянущегося взглядом Михаила Глебовича Салтыкова, объявил:
– Король пришел не для погибели русского народа, а для прекращения пролития христианской крови, для сохранения государства и народа русского. Если вы, господа, и ваш народ не пренебрегаете Божией милостью и покровительством его королевского величества, то король Сигизмунд готов снять с вас тиранскую неволю.
Стадницкий не помянул Шуйского – поймут. И замолчал, пораженный столь сильным откликом на свои слова.
По лицу Михаила Глебовича Салтыкова катились слезы, тер глаза его сын Иван. Князь Василий Рубец-Масальский, не раз бегавший туда и обратно, стоял, возведя очи в купол, на голубя, изображающего Святой Дух.
– Я прочитаю вам грамоту короля, – сказал Стадницкий.
Его голос стал зычным, эхо усиливало звук, слова звенели, паузы были значимы и величественны.
– «Так как в Московском государстве идет большая смута и разлитие крови христианской, – читал Стадницкий, – мы, сжалившись, пришли сами своею головой не для большей смуты, не для большего пролития христианской крови в вашем государстве, но для того, чтобы это великое государство успокоилось. Если захотите нашу королевскую ласку с благодарностью принять и быть под нашей рукой, то уверяем вас нашим господарским истинным словом, что веру вашу православную правдивую греческую, все уставы церковные и все обычаи старинные цело и ненарушимо будем держать. Не только оставим при вас старые отчины и пожалованья, но сверх того всякою честью, вольностью и многим жалованьем вас, бояр и дворян, церкви Божии и монастыри одаривать будем».
Стадницкий передал грамоту для удостоверения Филарету, стоявшему неподалеку. Филарет перекрестился, облобызал подпись короля.
К грамоте снизу потянулся Михаил Глебович Салтыков и, уже открыто рыдая, целовал каждую строку, а прежде чем прикоснуться губами к королевскому росчерку, пал на колени.
Радость была всеобщая, но, когда Стадницкий спросил, каков будет ответ королю, духовенство и боярство посуровели и заважничали.
– Чтобы ответить его королевскому величеству по полному чину, нужно собрать Земский собор.
– Но сколько же времени понадобится для такого собрания? – забеспокоился Стадницкий.
– Три дня! – ответил Салтыков.
76
Остановили лошаденку над поймой Оки, над крутизной. Дали, как сам белый свет, – бездна земли, бездна небес. Кошелев глядел удивленно, детски. Казимирский скрестил руки на груди.
Вор хмыкнул:
– Отсюда сбросят – костей не соберешь, – и прищурился на городские башни. – Брали города, имея тысячи солдат, пушки, лестницы. Ни тысяч, ни пушек, даже лопаты нет, а мы тебя возьмем, Калуга, ядреный корень.
Рассмеялся беззаботно, махнул рукой на монастырскую ограду:
– Начнем с тех, кто к Богу ближе, – и воровато глянул за спину: не видно ли на дороге козла с железным копытом.
Появился перед монахами, растрепав волосы, разорвав на груди рубаху.
– Спасайте, православные, царя православного!
Сбежалась братия. Он стоял без шапки, шапкой утирал слезы.
– Король Сигизмунд требовал от меня Смоленск и Северскую землю. Он хочет перекрестить смолян и северских людей в латинство, хочет, чтоб вся Русская земля поклонилась римскому папе. Я погнал прочь от себя королевских послов. За это гетман Рожинский, предатель, приказал убить меня. Но Господь со мной! Он привел меня в вашу обитель.
Вор пал на колени, закатывая глаза на кресты куполов, кричал страшно, роняя с губ то ли слюну, то ли пену.
– Господи! Призываю тебя! Пошли городу Калуге – стать щитом святой православной веры!
Монахи подняли государя с земли, повели к игумену, и тот поклонился ему, уступил свою келью. Вор тотчас попросил перо, чернил, бумаги. Сел писать грамоту к жителям Калуги.
«К вам, калужане, я обращаю слово: отвечайте, хотите ли быть мне верными? Если вы согласны служить мне, я приду к вам и надеюсь с помощью святого Николая, при усердии многих городов, мне присягнувших, отмстить не только Шуйскому, но и коварным полякам. В случае же крайности готов умереть с вами за веру православную. Не дадим не только торжествовать ереси, но не уступим королю ни двора, ни кола, а тем менее города или княжества».
Монахи крестным ходом пошли в Калугу и вернулись со всем ее народом.
Именитые люди поднесли государю хлеб-соль, повели в город, освободив для него дом воеводы Скотницкого, с большим крыльцом, с тремя окнами по одной стороне, с двумя – по другой.
Пришлось отстоять вечерню, но зато дом наполнился верными слугами, среди которых верховодил дворянин Михайла Бутурлин.
– Я жалую тебя боярством, – объявил ему Вор. – Собери сколько возможно воинских людей, которые могли бы защитить меня.
Наконец они остались втроем: царь, шут и Казимирский.
Они сидели за столом и, прихлебывая вино, уминая пироги и потчуясь всем, что даровали радушные калужане, множили списки с письма, которое Вор собирался завтра же отправить в Тушино. Вор сообщал своему верному бесстрашному воинству, что он уехал на охоту, что готов вернуться, если все польские воины присягнут ему на верность, а изменник Рожинский будет за измену предан казни.
77
Марина Юрьевна от гнева прокусила губу. Кровь, как сок вишни, стекала по подбородку, и одна капля упала на письмо, которое ей прислал, будучи от нее в версте, посол Стадницкий – ее родной дядя, которому Вор пожаловал город Белую.
Пан посол именовал Марину сандомирскою воеводянкою – и никакого тебе «величества» или даже «светлости», уговаривал отстать от Вора, положиться на милость Сигизмунда, который за послушание обещал дать ей на кормление Саноцкую землю.
Барбара Казановская, увидев кровь, бросилась искать прижигание, но Марина Юрьевна остановила ее:
– Я желаю сначала дать ответ моему короткопамятливому дядюшке. Пишите, пани Барбара.
И продиктовала:
– «Благодарю за добрые желания и советы. Я надеюсь, что Бог, мститель неправды, охранитель невинности, не дозволит моему врагу, Шуйскому, пользоваться плодами своей измены и злодеяний».
Она вдруг взяла у Барбары перо и приписала: «Ваша милость должны помнить: кого Бог раз осиял блеском царского величия, тот не потеряет этого блеска никогда, так как солнце не потеряет блеска оттого, что его закрывает скоропреходящее облако».
