– Теперь. Ждать хуже.
– Осмотреться надо.
– Подумай сам, чего ждать? Сапега на том берегу… А чтобы обоим не попасться, сначала пойду я.
И пошел. И миновал все посты, будто его ангел вел. И предстал смельчак перед святейшим Гермогеном.
– Я – нижегородец, владыко! – упал Родион на колени.
– Помню тебя. Помню, сынок!
– Я обманом прошел. Принес тебе, владыко, пирогов с вязигой, рыбы сушеной, грибов соленых, огурцов, морковки.
– Экое пиршество.
– Я за благословением к тебе, святейший, за словом твоим.
– Слово у меня ныне одно: упаси господи впасть всем во грех – выбрать в цари Маринкиного сына. Никогда не отделаемся ни от казачьего разбоя, ни от польского притязания на саму душу русскую.
– Это и передать?
– Подожди, нижегородец, милый ты мой человек. Мы с Исавром грамоту напишем. У нас и бумага припасена, и коломарь, и перо. Исавр, поспешай.
Пока патриарший келейник доставал припрятанные чернила, бумагу и перо, Родион опростал свою котомку.
– Покушай, владыко! – Подал, отерев рукой, зеленый, в пупырышках, огурец.
Гермоген откусил, прикрыл глаза.
– Как вкусно! Будто сам на грядке стою. Такая, кажется, малость, а мы огуречков не видим в затворе нашем уж целый год.
Исавр перекрестился на икону.
– Я готов, святейший.
– С Богом! Пиши: «Благословение архимандритам, и игуменам, и протопопам, и всему святому собору, и воеводам, и дьякам, и дворянам, и детям боярским, и всему миру – от патриарха Гермогена Московского и всея Руси мир вам, и прощение, и разрешение…»
– Загнал ты меня, владыко! – взмолился Исавр, летая пером по бумаге. – Не жалей, гони. Успеть бы, пока вороги не хватились… «прощение и разрешение…»
– «Да писати бы вам из Нижнего в Казань, к митрополиту Ефрему…» – Гермоген повернулся к Родиону: – У меня на Ефрема большая надежда. Написал, Исавр?.. «К митрополиту Ефрему, чтобы митрополит писал в полки к боярам учительскую грамоту да и казацкому войску, чтобы они стояли крепко в вере и боярам бы и атаманам говорили бесстрашно, чтобы они отнюдь на царство проклятого Маринкина сына не брали».
Похрустел огурчиком, повторил Исавру сказанное, подошел к Родиону.
– Запомни, коли грамота потеряется: упаси боже кинуть царство в ноги сыну Вора и Маринки, жене двух Воров, папистке. Иезуиты съедят русских людей, как черви едят зеленую листву. Не видел голых деревьев в июне? А я такое видывал… Пиши, Исавр! «Я не благословляю!» Маринкиного сына не благословляю. Этого, Исавр, не пиши, а пиши: «Я не благословляю». Дальше так: «И на Вологду ко всем властям пишите ж, и к рязанскому владыке пишите да и во все городы пишите, чтобы отовсюду писали в полки, к боярам и атаманам, что отнюдь Маринкин сын на царство не надобен: проклят от святого собора и от нас. А также пишите в полки, чтобы уняли грабеж, корчму и разврат и имели бы чистоту душевную и братство…»
Сел на лавку, поднес к носу ладони.
– От огурца такой запах, словно дождь прошел. – Посмотрел на Родиона. – Очистимся от скверны, оденемся в чистоту всем народом русским, вот и спасет нас Господь Бог от дьявольского наваждения. Написал, Исавр?
– Написал, святейший.
– «И промышляли бы, как реклись, души свои положити за дом Пречистой и за чудотворцев, и за веру… А хотя буде и постраждете, и вас в том Бог простит и разрешит в сем веке и в будущем… Вам всем от нас благословение и разрешение, что стоите за веру неподвижно, а я должен за вас Бога молити».
Гермоген приложил к грамоте свою руку, передал грамоту Родиону. Тот снял кафтан, вывернул, спрятал грамоту за подкладку рукава.
– С Богом, сынок! – Гермоген благословил смельчака. – Донеси мое слово до Нижнего до Новгорода… Я верую – Бог не оставит русский народ. И ты веруй.
– Я верую, святейший.
Гермоген обнял Родиона, трижды поцеловал, омочил его молодое лицо своими слезами.
21
Ополчение русских земель стояло под Москвой и в Москве, потеряв надежду взять Кремль, надежду об устроении покойной, правильной жизни в царстве.
Заруцкий миловался в Калуге с Мариной Юрьевной, являлся народу с «царевичем» на руках.
Польский король, уставший от войны, воротился с победой в Польшу. Смоленск одолел, Москва у поляков. В Кракове один праздник перетекал в другой, а на помощь сидельцам Кремля отправился всего с двумя тысячами конницы литовский гетман маршал Ян Карл Ходкевич.
Утратив важные башни Белого города, ополчение до того упало духом, что готово было разбежаться – лишь бы на него ударили как следует.
Поляки знали, как близка победа, и не били русских только из своего упрямства, не желали дать славу Гонсевскому – воину словес, человеку королевских будуаров, а не поля и пороха.
Приказов Гонсевского не исполняли ни ротмистры, ни поручики, ни простые жолнеры. Все требовали денег и ждали Ходкевича. Пришлось пану наместнику пустить на жалованье золотую статую Иисуса Христа. Двенадцать апостолов перелил в монеты еще Василий Иванович Шуйский. Иисуса Христа дробили распоряжением Гонсевского, вышло тридцать тысяч злотых. Рядовым воинам заплатили по двадцать злотых, слугам по пятнадцати, но войско осталось недовольно.
Бояре вынуждены были снова запустить свои руки в царскую сокровищницу. Изумительные творения древних мастеров Жолкевский и Гонсевский переправили королю. Бояре платили кремлевскому войску уже самой славой и сутью Московского царства. Дали полякам в залог венцы Бориса Годунова и Дмитрия, три бесценных рога единорогов, царский посох, гусарское седло Дмитрия, сплошь усыпанное драгоценными каменьями. Что делать, еда в Кремле стоила дорого. За телку платили шестьсот злотых, за курицу – семь, за яйцо – три, за ворону – полтора, за воробья – шесть грошей, столько же за ковригу хлеба. Но впереди были осень и зима.
3 сентября 1611 года гетман сгинувшего с лица земли Вора, ясновельможный пан Сапега переправился через Москву-реку и вступил за стены древнего Кремля.
Он прибыл в сердце Московии, чтобы воодушевить кремлевское войско, подготовить окружение русской рати и, коли будет такая возможность, истребить эту русскую силу до последнего воина.
Другая цель прибытия – вытребовать для своего войска достойную награду. Семибоярщина: Мстиславский, Романов, Юрий Трубецкой, Куракин, Салтыков, Шереметев, Андронов – единодушно обещала передать Сапеге для вознаграждения подвигов его рыцарей два древних Мономаховых венца, скипетр и державу. Сокровенными регалиями пращуров торговало бесстыдное боярство.
Сапега еще в лодке почувствовал недомогание. У него потели ладони, а он признавал только сухие руки. Во рту же, наоборот, было сухо. Он старался превозмочь капризы тела и после короткой встречи с Гонсевским пожелал осмотреть храмы и дворец. Начал с Успенского собора и пожелал побыть в соборе в одиночестве.
