Царевич всю зиму болел, а с солнышком стал выправляться. 13 мая 1591 года, в день мученицы Гликерии и с нею темничного стражника Лаодикия, с Дмитрием опять приключилась падучая болезнь. Припадок был недолгий, и в пятницу, на день преподобного Пахомия Великого, столпа пустынножительства, царица Мария Федоровна взяла царевича обедню стоять. День выдался хороший, теплый, да служили долго. Приморилась царица, и царевич личиком поскучнел. Оттого-то Мария Федоровна, уходя к себе на Верх, сына на дворе оставила, погулять, поиграть с ребятами, с жильцами. С приятелями его: с Петрушкой, сыном постельницы Марьи Колобовой, с Баженко, сыном кормилицы Ирины Тучковой, с Ивашкой, сыном стражника Красинского, с Гришкою, сыном стражника Козловского. Кормилица Ирина тоже во дворе осталась, при царевиче, да еще спальница Марья, да мамка Василиса Волохова. Ребятки затеяли через черту играть, ножиком, в «тычку».
И на том нашему сказу конец. Не успела царица в покои свои ступить – закричали во дворе, будто резали кого…
Подошли мы к тайне тайн XVII века. К «Угличскому делу», к следствию поспешному и лукавому.
Высокая комиссия: митрополит сарский и подонский Гласий, князь Василий Иванович Шуйский, окольничий Андрей Петрович Луп-Клешнин, думный дьяк Елизар Вылузгин – приехала в Углич во вторник 19 мая. Приехали ради дела царевича и ради дела дядьев его и матери. Люди Нагих убили у царицы на глазах двенадцать человек. Да еще мамке Василисе Волоховой сама царица и помощник ее Григорий Федорович проломили поленом голову и бока крепко помяли.
Девяносто четырех свидетелей опросили следователи. Архимандрит и двое игуменов просили записать так: «Слуги прибежали, сказали: царевича убили, а кто, неведомо». Еще трое объявили, что царевича зарезали. Восемьдесят восемь дворовых людей: дети боярские,
[2]
жильцы, повара, сенные сторожа, конюхи, курятники, помясы, путейщики, истопники и прочие, прочие – показали едино: царевич покололся сам.
Многим ли не верить? Мы и поверили бы, да только из восьмидесяти восьми человек беду видели семеро. Кормилица Ирина Тучкова, постельница Марья Колобова, двое их сынишек, игравших с царевичем, и еще двое мальчиков-жильцов. Седьмой, Семейка Юдин, во дворе не был, стоял у поставца, посуду к обеду готовил. Семейка через окно глядел, как царевича «долго била падучая».
Больше других высокой комиссии наговорила царевичева мамка Василиса Волохова: «Царевич играл ножом. Тут пришла на него черная болезнь и бросила его о землю, и тут царевич сам себя ножиком поколол в горло, и било его долго, да туто его и не стало».
И никто, ни Шуйский, ни Клешнин, ни Вылузгин, не спросил мамку: «Что же ты глядела, не поторопилась к царевичу, коли било его долго да все о ножик?»
Малые ребята, игравшие с Дмитрием, показали, что во дворе были кормилица и постельница, Василису Волохову они не видели.
Почему не кинулись на помощь царевичу? Испугались. Страшно на падучую глядеть, а кровь хлынула, ноги сами собой к земле приросли.
А куда постельница с кормилицей глядели?
Не с голыми ли руками кинулась на злодейские ножи кормилица? Умирал отрок на ее груди, последняя ласка ему – от нее, от Иринушки Тучковой.
Странное дело! Василиса Волохова за правду свою получила от Годунова имения, а кормилица оковы. Показала смиренно, как все, – «царевич покололся сам», но заковали, язык укоротили и с глаз долой. Многим в Угличе языки тогда порезали да свели за Уральские горы на речку Пелым. Такая была справа и расправа, что город Углич запустел на долгие годы.
Трое, сказавшие комиссии, что царевича зарезали, были братья Нагие. Михаил хоть и не видел сам, как все приключилось, но убийц назвал твердо – Осип Волохов, Никита Качалов, Данила Битяговский, сын дьяка Михайла Битяговского – соглядатая Годунова.
Но в показаниях братьев тоже непонятный разнобой.
Андрей сообщил следователям, что застал царевича на руках кормилицы мертвым. Он был рядом, в тереме. Григорий прибежал во двор из города, услышав всполошный звон колокола, значит, много позже Андрея, но показал, что царевич был жив, что он на ножик «набрушился сам в падучей болезни». Когда же во дворе появился Михайло Битяговский, стали говорить, что царевича зарезал его сын Данила. А кто говорил – неведомо.
Документы эти читаны-перечитаны историками, но можно ли доверять следствию? Свидетели говорили «черное», а дьяки записывали «белое».
Разве не подозрительно: на листе после показаний Григория Нагого стоит приписка: «К сем речам отец духовный Григорья Нагого царе константиновской поп Богдан руку приложил», – а на обороте листа подпись Феодорита. Подписи самого Григория нет, как нет ее и на показаниях Михаила Нагого.
Как могли следователи не спросить о ноже? Ведь, наверное, тот нож, которым царевич «покололся», сохранили бы в веках, останься он на месте трагедии. Если ножа на месте не было, значит, его убийца унес?
Что еще страшно и странно. Уродину Дуру, которую держали для потехи царевича, царица приказала убить через два дня после смерти сына: она-де и портила царевича. Если Мария Федоровна мстила, значит, признала – падучая погубила Дмитрия.
Доверяя одному Галасию, царица сказала ему: «Приключилось дело грешное, виноватое», – но то она признала вину своих братьев, умертвивших двенадцать человек да еще приказавших слугам вкладывать мертвым в руки оружие и мазать кровью.
Можно еще предположить, и предполагали: Нагие сами убили «царевича», не Дмитрия, а подменного, поповича. Дмитрия они увезли и спрятали…
Такие вот они, российские темные дела. Но что замечательно – темное, совсем даже черное, у нас, у русских, оборачивается великим светом. Свят царевич Дмитрий. Свят.
И в том разгадка черного дела. Будь Годунов безгрешен, молва обелила бы неправедно обиженного. Ан нет! И сам погиб в ужасе перед нашествием живого призрака Дмитриева, и жену погубил, и весь род свой.
О младенцы! О пресветлые отроки русские, отданные на заклание!
Коли бы не убили Дмитрия, не убили бы и Федора Борисовича, зверски. И не есть ли мученическое убиение царевича Алексея, последнего из прямых наследников Дома Романовых, расплата за казнь невинного младенца Ивана, сына русской царицы Марины Мнишек? Первый же Романов, сам едва не отрок, запятнал и заклял казнью и Дом свой, и всю Россию. Младенцу было четыре года – повесили, не ужаснулись.
За грехи Иоанна Грозного род истребился и сгинул. Но кровавая точка, поставленная в Угличе, прожгла пророческий свиток насквозь и обернулась зародышем бури, черной, пахнущей сгоревшими людьми. Эта буря кружила над нашей землей целое столетие. И уничтожились вера и патриаршество, и погас в народе свет Духа Святого.
А чем обернулось заклание царевича Алексея, который тоже есть точка в свитке Судеб, мы уже не по былинам, не по сказаниям Бояновым знаем.
Да помилует Господь русский народ, утишит Русскую землю.
