– От Выговского почти все казаки отшатнулись, даже его брат Данила. Пришлось Выговскому у поляков спасаться, в Гребенках, в таборе у их ясновельможной милости Андрея Потоцкого. Юрко Хмельницкий стоял в Германовке, по соседству. – Матвеев перекрестился. – Слава тебе, Господи. Страшное дело под Конотопом Божиим велением для нашего государя пречудно обернулось победой, а для Выговского его злая победа стала бессилием. – Вдруг рассмеялся. – Они там вокруг Белой Церкви как привязанные ходили. Юрко раскинул стан под Взеньем – ему и везенье, Потоцкий – под Хвостовом, вот Выгов-ский и хвост ему. Забрали у гетмана Иоанна булаву да бунчук, его брат Данила забирал. Казачье войско всей силой на поляков двинулось… Ну да эти дела уж быльем поросли, ты про них знаешь.
Афанасий Лаврентьевич об августовских событиях знал, но Матвеева слушал в оба уха: царь на украинские дела смотрит глазами Матвеева. Матвеев и с посольствами на Украину ездит, и с полками ходит.
– А вот про это ты не знаешь, – улыбнулся Матвеев. – Доставили на днях список с письма их милости пана Андрея Потоцкого к королю. Пишет, чтоб король ничего доброго от украинского края для себя не ждал. Все здешние жители скоро-де будут московитами, Заднепровье перетягивает, и сами они того хотят.
– Уж чего я знаю хорошо, – Афанасий Лаврентьевич положил свою руку на руку Матвеева, – так это про тебя, Артамон Сергеевич. Как крепко ты бился под Конотопом и как спас от смерти князя Трубецкого.
– Какое от смерти! От крикунов! – махнул рукой Матвеев.
– Ты все-таки расскажи, что же там приключилось.
Афанасий Лаврентьевич снова наполнил бокалы.
– Князь Пожарский да князь Львов попались на ханскую уду проще карасей, – горько сказал Матвеев. – Алексей Никитич судьбу не стал пытать, пошел от Конотопа прочь, а мне велел обоз отводить. Табор устроили надежный, пушек было много. Казаки-татары налетят, а мы ахнем, ахнем – только клочья летят. К реке Семь вышли, тут стрельцы и перепугались. Страшно им стало табор покинуть, по воде плыть. Схватили Алексея Никитича, кричат на него, трясут, будто он соломенное чучело. Подошел я со своим полком, отбил князя у дурней, и вся история.
– У тебя, Артамон Сергеевич, все просто, – покачал головой Афанасий Лаврентьевич. – Кто спас пушки, которые Бутурлин бросил, когда бежал из-подо Львова? Матвеев. Кто убедил Петра Потоцкого сложить оружие под Черниговом? Матвеев. Кто делал выговор Богдану Хмельницкому за содействие казаков шведскому королю Карлу? Матвеев. И не Матвеев ли ездил укорять Выговского за то, что не сообщил о смерти Хмельницкого? Просто, все просто!
– Да ведь и впрямь просто! Смотрю, пушки в грязи лежат – поднял. Царь повелел ехать – поехал. Волю великого государя исполнять – сердцу радость.
– Ах как ты хорошо сказал!
На глазах Афанасия Лаврентьевича заблестели слезы, но в животе он чувствовал кусок льда: Матвеев – сама удача. То, что ему, Ордину-Нащокину, дается молитвами, мучительными расчетами, отчаянной смелостью, за которую можно поплатиться, потерять все и навсегда, Матвеев совершает как само собой разумеющееся.
– Где же теперь молодой Хмельницкий? Что с Выговским? – спросил Афанасий Лаврентьевич, наигрывая озабоченность.
– Выговский у поляков… Юрко много кочевряжился. Цецура о нем верно говорит: «Молодой Хмель духа лядского…» Раду все же устроили в Переяславле… Статьи кто подписал, а кто неграмотен – приложил палец.
– Неужели среди украинской старшины есть неграмотные? – изумился Афанасий Лаврентьевич.
– Оба судьи неграмотные – Беспалый и Кравченко, оба есаула – Ковалевский и Чеботков, полковников чуть не половина. Сейчас вспомню: Одинец – черкасский, Серко – калницкий, Апостол – миргородский, Засадка – лубенский, Терещенко – прилуцкий, Золотаренко – нежинский.
– Так много?!
– Цецура – переяславский, Носач – их обозный, Петренко – корсунский… Господи, Лизогуб – каневский…
– Вот это для меня новость. Я думал, Южная Русь под влиянием польской культуры должна бы, кажется… – и примолк. – Не ожидал.
– Польскому влиянию на Украине конец, – уверенно сказал Матвеев. – Охотников воевать с казаками бесконечную войну не много набирается. Войну нам надо ждать не от поляков, а от казацкого непостоянства. Выговский, пока жив, не успокоится, обязательно приведет и поляков и татар. Это он еще не знает, что его брата замучили.
– Данилу Астафьевича?
– Пана Данилу… Чего уж из него вышибали, то ли какие тайны, то ли где клады схоронил? Не довезли до Москвы.
– Где же был князь Алексей Никитич? Куда смотрел?
– В его-то обозе и везли пана Данилу: ныне дочь Богдана Хмельницкого пани Елена – вдова, да не ведает о том.
И опять показался Артамон Сергеевич Афанасию Лаврентьевичу искренним и даже простоватым… Расстались, понимая, как они нужны друг другу, умные, редкого племени люди. И только когда Матвеев ушел, Ордин-Нащокин с досадой понял свою промашку: по-немецки принял соседа, угостил одной наливкой, корки хлеба не поставил, не повел за столы, где скатерть-самобранка. А самая-то неприятность: Артамон Сергеевич глазом не моргнул, ничем не выдал своего неудовольствия. А ведь это для русского человека обида – не накормили в гостях до отвала. Умен Артамон Сергеевич. Опасен.
17
Уже через четверть часа Афанасий Лаврентьевич еще и порадовался, что не отобедал раньше времени ради Матвеева. За ним прислали карету и две сотни почетной стражи от боярина Василия Петровича Шереметева. Как тут отговоришься! Василий Петрович – отец Матвея Васильевича, воина храброго и тою храбростью погубленного. Что мог рассказать Афанасий Лаврентьевич неизвестного о событиях почти трехлетней давности? Друг незабвенного Скопина-Шуйского, а ныне враг, граф Магнус де ла Гарди пожег на Печоре сотню деревень, на Псков заглядывался. Вот и пошел на шведа Матвей Васильевич. При городе Вальке был у него бой. Шведы воюют по науке, мы же – как Бог даст. В тот раз не дал, рать кинулась врассыпную, а Матвей Васильевич не только не побежал, но и не отступил. Лошадь под ним убили, самого ранили, взяли в плен. Шведы люди незлые, лечили Матвея Васильевича как только могли, да не вылечили. Хоронил граф де ла Гарди Матвея Васильевича с бранными почестями, хоть и на свой лютеранский лад, но не на погосте, а в Вильморской церкви. Рыцарем называл Матвея Васильевича, викингом.
Боярин Василий Петрович – воевода, стяжавший многую славу в битвах со шведами и поляками, – после смерти сына служб не искал, мирской суеты сторонился. Он вроде бы и не болел, да только плоть его принялась день ото дня истончаться, и на челе его пребывали не страсти жизни, но светы духа.
Встретил боярин Ордина-Нащокина ласково, сам отвел за стол, угощал дружески. Рассказывать о несчастном деле под городом Вальке, слава Богу, не пришлось.
Видно, в этом доме уж то ценили, что Ордин-Нащокин за смерть Матвея Васильевича крепко наказал шведов и де ла Гарди гонял, обложил многие города по Двине и Нарве данью, подчинил Курляндию.
