Между тем в Москву от Никона воротился стольник Матвей Пушкин. Алексей Михайлович слушал его с Федором Михайловичем Ртищевым да с Борисом Ивановичем Морозовым.
Матвей, румяный, круглолицый, ел голубенькими глазками государя и, вызубрив расспросные речи до буквицы, выпаливал текст, не прилагая к словам ни чувств, ни своего понимания. У него и голос был, как у научившейся говорить галки, громкий, хриплый, без ударений и полутонов.
– «Великому государю от меня всегда благословение, – доносил ответ Никона Пушкин, и как это сделал патриарх, так и он: осенил рукою воздух крестным знамением. – И невозможно рабу не благословлять своего государя. А чтобы без меня поставить нового патриарха – не благословляю. Кому его ставить и кому на него митру положить? Мне митру дали вселенские патриархи, а митрополиту на нового патриарха митры положить невозможно… А я и сам жив, и благодать Святого Духа со мною. Ведь я оставил престол, а архиерейство не оставлял. Государю известно, что я взял с собою саккос и омофор и временем служу литургию для причастия Христовых тайн и за них, государей, Бога молю… Власти же все моего рукоположения, и исповедались они все на постановлении в соборной церкви перед великим государем и передо мною… и подписали своими руками. А когда ставятся, в исповедании своем они проклинают Григория Самвлака, что он при живом митрополите похитил святительский престол. Да архиереи же обещаются на постановлении, чтобы им другого патриарха не хотеть. Как же им новоизбранного патриарха без меня ставить? А если великий государь изволит, велит мне быть в Москве, то я по его, великого государя, указу патриарха поставлю и, приняв от него, государя, милостивое прощение, пойду в монастырь. И которые монастыри я строил, и тех бы монастырей отбирать у меня государь не велел и указал бы от соборной церкви давать часть, чем мне сыту быть».
Пушкин умолк.
– Что еще говорил святейший? – спросил Алексей Михайлович.
– Больше ничего. Позвал обедать. На обед постное было, даже без рыбы.
– Благодарю тебя, Матвей, за службу, – сказал государь. – Отнеси расспросные листы к Башмакову.
И когда Пушкин вышел, со страхом посмотрел на иконы.
– Я знал, что Никон от архиерейства не откажется. Как же тогда избирать патриарха при здравствующем, имеющем на себе благодать Духа Святого?
– Надо хорошенько исследовать, – сказал Борис Иванович, – будет ли твоему имени царскому какое ущемление, если воротить на престол святейшего Никона.
– Я его позову, а он и не пойдет! – ужаснулся Алексей Михайлович. – А он и впрямь не пойдет… из своего упрямства.
– Если нового патриарха не избирать… – осторожно ставя слова, начал Ртищев и замолчал.
– Так что же будет? – спросил Алексей Михайлович.
– Тебе, великий государь, придется дела церкви самому устраивать.
– Ах, Никон! Никон! – чуть не плача, вскрикнул Алексей Михайлович, а в голове пронеслось: Ртищев еще как прав. Давно ли Куракину в Великий Новгород посылал указ о еретиках, которые исповедуются после пятидесяти лет, дело казначея Никиты тоже не Питирим разбирает…
Вдруг в царскую комнату почти вбежал дьяк Тайного приказа Дементий Минич Башмаков. Он протягивал государю зажатую в кулак руку, но кулака не раскрывал, а только твердил:
– Вот уж матушки мои! Вот уж матушки мои!
– Что ты принес?! Что у тебя? – изумился Алексей Михайлович.
Морозов и Ртищев невольно поднялись, и Дементий Минич осторожно разжал пальцы, словно то, что у него было в ладони, могло исчезнуть или вспорхнуть.
– Да что это?! – не понял Алексей Михайлович, разглядывая нечто сплющенное, бесформенное.
– Пуля, великий государь!
– Пуля?
– В Терем залетела, великий государь!
– В Терем?! – У Алексея Михайловича даже дыхание перехватило.
– Через окошко, великий государь.
– Кого-нибудь… Да что же ты молчишь?
– Никого не убило, никого не ранило, только в слюдяном глазке дырка.
– Ну, слава Тебе, Господи! – Алексей Михайлович наклонился над ладонью Башмакова, разглядывая пулю, и наконец догадался, что ее можно взять.
Башмаков руку отстранил.
– Не трогай, великий государь. То, что не отравленная – проверил, а то, что не наговоренная – не знаю.
Молчание получилось такое, будто комнату у всех на глазах снегом засыпало.
– Но откуда же взялась эта пуля? – наконец вопросил Борис Иванович Морозов и услышал ответ, совершенно для себя неожиданный:
– Немецкие баллисты офицеры и наши пушкари из Оружейной палаты поискали и нашли: выстрел был сделан с чердака твоего дома, Борис Иванович.
Бедный Морозов стал так бледен, что пошатнулся и упал бы, не подхвати его Ртищев, да и Алексей Михайлович успел. Старца усадили, дали нашатыря понюхать.
– Об одном прошу тебя, великий государь, – сказал Борис Иванович, смущенный дичайшей новостью и самим обмороком. – Дозволь розыски тотчас сделать. Пускай сам Дементий Минич сыщет виноватого. Откроет, чей это умысел, чья злоба!
Розыск Алексей Михайлович повелел учинить не одному Башмакову, но поставил во главе комиссии князя Никиту Ивановича Одоевского да Родиона Матвеевича Стрешнева.
Сыск был недолгий. Тайна оказалась невелика. Дворовый человек Бориса Ивановича некий Чудинка Сумароков забавлялся, стрелял по галкам, садившимся на кресты и купола Чудова монастыря. Сами монахи и просили попугать дурную птицу. Одна пуля и залети в государевы хоромы.
Чудинку Сумарокова отдали в Тайный приказ, и на пытках он признался: известно ему было – стрелять в Кремле не велено, разве что оружейникам для пробы ружей и стволов, а стрелял потому, что думал, ради монахов и монастыря можно.
Суд приговорил Сумарокова к смертной казни, но Алексей Михайлович о том деле справлялся и указал: «За то, что Чудинка великого и страшного дела не остерегся и прежним заказам учинил противность, отсечь ему левую руку да правую ногу. И пусть молится за великого государя, ибо великий государь от смерти его избавил».
Ни полтени не пало на Бориса Ивановича, но было ему ахти как не по себе. Отдалился от двора, уехал в деревню к соколам своим. Однажды, посчитав себя старым, подарил Алексею Михайловичу всех своих птиц, а потом снова завел сокольничий двор. Сил для охоты не было, Борис Иванович и не порывался в поле. Зато, приезжая в деревню, каждый раз делал птицам смотры. Красотой любовался, величавым видом, статью. Вдруг решил для сокольничих и для их птиц каменный двор поставить. Сегодня надумал, завтра разослал по всем своим владениям наказы приказчикам: немедля слать в Москву каменных дел умельцев.
Алексей Михайлович тоже в те дни был с соколами. Хоть осаждали его дела важные, а то и грозные – не упускал погожего времени, хотя далеко от Москвы не отъезжал, охотился в Хорошеве.
