– Василий Борисович, да разве князь Юрий Никитич ни за что ни про что поедет в плен? – удивился князь Козловский.
– В договоре есть примечание, – ответил равнодушно Шереметев, – коли после первой же повестки князь Барятинский не соберется к нам, уговорные статьи до него не касаются.
– Но смирится ли государь с потерей Малороссии?
– Я о государе нынче не думаю, – возразил Шереметев, – я думаю, как уберечь войско от татарского рабства.
Вопросов больше не задавали.
19 октября, когда Шереметев уже согласился на беспощадное полное поражение и только ожидал последних формальностей, чтобы подписать статьи и утвердить их присягой, князь Барятинский наконец-то двинулся на выручку русскому войску. Его поход закончился через двадцать верст у города Брусилова. Местный сотник, преграждая путь к городу, развалил мост, взорвал плотину и открыл пальбу из пушек.
Захватив языков, узнали: гетман Войска Запорожского перетянулся к ляхам.
Барятинский без промедления приказал отступать к Киеву. У князя было всего пять тысяч, а в Киеве полной тысячи не осталось. Остановился Барятинский к Белогородке, в двадцати верстах от Киева, отправил гонца в Москву, спрашивая, что делать. Сюда, к Белогородку, и прибыли польские комиссары с договором между Шереметевым и Потоцким.
– Без воли великого государя такого дела мне решить немочно, – ответил комиссарам князь, принимая от них невероятную сию грамоту, где Шереметев великое дело границ и владений государствами решал своей волей. – Договор этот я тотчас пошлю моему великому государю царю. Царь укажет отдать вам Киев, а себе голову отрубить – отрублю, а не укажет – не прогневайтесь. Что до грамотки Шереметева, до его подписи, на Москве много Шереметевых!
Шереметевых в Москве и вправду было много, но Василий Борисович, оставленный всеми во глубине Украины, под Кодней, был не из многих, а из единственных. Уже положив оружие, он взвалил на себя свой воеводский крест, чтоб понести его на свою Голгофу под презрительное улюлюканье. Он не роптал, уныния не выказывал, и плюнь кто на него – не отерся бы. Все его стремления теперь собрались в одну точку: спасти войско. Вернуть царю, пусть без оружия, но воинов, великотерпевших и потому великих. Шереметев был уверен, что уж это дело ему ценой собственного плена и позора удастся совершить. Поляки – рыцари. У них шляхетская честь в цене.
23 октября Шереметев в своем таборе подписал наконец договор и, присягая, целовал крест.
На следующий день предстояло начать исполнение статей.
Утром, однако, все поднялись и взялись за обычные дела, словно никаких переговоров не было. Шереметев, обходя окопы, заглядывал в лица своих солдат, в лица казаков, вопрошая, но никто ничего ему не сказал.
25-го за Шереметевым приехали. Предлог был вежливый. Коронный гетман приглашал на пир в ознаменование мирного договора.
Шереметев, одетый в золотую соболью шубу, в золотое платье, сверкающее алмазами, в последний раз обошел лагерь, кланяясь солдатам и казакам. И ему кланялись.
Его столы в его собственном шатре, уставленные его кубками и тарелями, ожидали прежнего хозяина. Вот уже третью неделю Василий Борисович голодал, как и его ратники, но за столом он к еде не притронулся. Выпил два бокала вина.
Спать его оставили здесь же, в собственном шатре. Появились все его слуги, комнатные, дворовые, его охрана. Только вся без оружия.
– Что у нас? – спросил Василий Борисович спальника.
– Казаков увели и отдали татарам. Наши оружие слагают.
– Теперь мы воистину никто!
Василий Борисович кинулся в постель как в прорубь, словно можно было и военную невзгоду заспать, и все грядущие несчастья.
Утром его так и подбросило. Натянул сапоги, не надевая кафтана, сунул руки в рукава шубы, выскочил из шатра. Во сне ему сказали:
– Беда!
И он увидел эту беду. Татары на арканах выволакивали из русского лагеря солдат.
Шереметев бросил взгляды туда и сюда… В полусотне шагов Потоцкий, сидя на коне, разглядывал татарское бесчинство в зрительную трубу.
А в таборе уже вспыхнул бой. Лишенные оружия русские выворачивали оглобли, выхватывали из колес железные чеки, лупили татар, стягивая с лошадей, захватывая их оружие. Татары отхлынули.
Шереметев отер мокрый от пота лоб. И охнул! Несметными толпами скакали татары на помощь своим. Тучи стрел закрыли небо. То была не поэзия, а стрелы, черные стрелы, пущенные в русских ратников. И снова была атака. И вот уже погнали тысячу за тысячей в плен, и у каждого на шее была веревка.
Василия Борисовича трясло, но он не уходил, смотрел на погибшее свое воинство, уже в который раз преданное, теперь поляками.
– А как же договор?! – закричал Шереметев в сторону Потоцкого, топая ногой. – Где твоя шляхетская честь, подлец? Где твоя христианская совесть, сволочь?! Сволочь, сволочь ты коронная! Польский ты говнюк!
Потоцкий тронул лошадь и уехал.
Василия Борисовича слуги подхватили под руки, силой увели в шатер.
Вечером к нему пришел нуреддин Мурат Гирей.
– Ты – мой, – сказал он Шереметеву.
– Кто мог распорядиться моей свободой?
– Коронный гетман Потоцкий да маршалок Любомирский, – простодушно сказал нуреддин. – Они задолжали моему войску сто пятьдесят тысяч золотых. Их милости уверяют, что ты стоишь таких денег. За тебя и больше дадут.
– Ай да полячишки! Торгашеские души. Да накажет их Господь! Да истребит их государство, чтоб такого не было, покуда не искоренятся роды клятвопреступников!
Взорвался и замолчал, никому уже не переча и всем покоряясь.
На следующий день Василию Борисовичу подали его карету, запряженную шестеркой лошадей. Его слуги и его свита состояли почти что из полутора сотен холопов и дворян. Конвоировали драгоценного боярина три тысячи сейменов. В Крым повезли боярина. В страшный для русского уха – Крым.
Когда лошади рванули, качнувшись, Василий Борисович ухватился рукою за пояс, и рука нащупала серебряную цепь от кандалов. Ужаснулся:
«Не закопал цепь вместе с кандалами – и в цепях».
Вспомнил сон. Орла с прикованными к скале крыльями. Какие это были крылья! И не улететь…
10
Алексей Михайлович выбирал, куда бежать, в Ярославль или в Нижний Новгород.
В прошлый раз, когда полегла конница под Конотопом, обошлось, но теперь не конница, не пехота, все войско побито. Нет у Москвы щита. Бежать, бежать!
В Нижнем стены надежнее, а за Волгой леса медвежьи – есть где спрятаться. Ярославль тоже город крепкий, и уж очень там хороши храмы.
Досада разбирала. Купил у Бориса Ивановича Морозова десять тысяч четей ржи, как раз в нижегородских его вотчинах, в Большом Мурашкине. Нанял суда, перегнал хлеб по Оке в Угру, чтоб оттуда Днепром везти в Киев, Шереметеву. Но Шереметева самого в Крым увезли, удержится ли Киев – одному Господу Богу ведомо.
