У Татаринова, кроме явного дела – договориться о выкупе Шереметева, – было еще и тайное: с глазу на глаз передать Сефирь Газы соболей. Да обещать хану сверх ежегодных поминков тридцать тысяч, и сорок, и пятьдесят, и даже шестьдесят, лишь бы татары отстали от польского короля.
Отменные соболя для Сефирь Газы аукнулись на Шереметеве. Вдруг в черную его саклю принесли три кошмы, одеяла, подушки. Прислали слугу Филимона, толмача Терентия.
Наконец и Татаринова допустили до пленника, татар при встрече не было.
Перво-наперво посол вручил Василию Борисовичу письмо царя. Ласковое, утешительное, сына хвалил, обещал в милости держать, в заботе. Прочитал Василий Борисович царское писание раз, прочитал другой – прослезился, однако спрашивает:
– Письмо вернуть надо?
– Государь не приказывал. Послов в Крыму, сам знаешь, и обыскать могут.
– Мне хранить такую драгоценность подавно негде. Каждый день читал бы царские приветы, да боюсь, татары отнимут.
Поглядели друг на друга, перекрестились, и положил Шереметев письмо в огонь очага.
Супруга Прасковья Ивановна тоже письмо прислала да еще сундук с одеждой, со всякими травками – от болезней, бочонок меда, ефимков полтысячи.
Заговорил Татаринов о выкупе, сколько Василий Борисович дает за себя.
– Ничего не даю, – ответил твердо Шереметев. – Я попал к татарам по бесчестному предательству клятвоотступника Потоцкого. Это он меня, рабская душа, продал татарам за двести тысяч. Да будет проклят род его и да сгинет неверная Польша с лица земли!
Шереметев упрямился, и татары упрямились. Только 19 февраля избавили от кандалов, а через день отправили на житье в жидовский город, в Чуфут-Кале, на гору. Поместили в доме Измаилки. Думалось Василию Борисовичу, чем ближе к птицам, тем к воле ближе. В ту первую ночь на новом месте, без оков, в мягкой постели, приснился он себе мальчиком. Таким вот и пришел домой, к Прасковье Ивановне.
«Как же так? – думает. – Прасковья Ивановна не мама – жена, а я мальчик».
Смотрит, а борода по груди вьется. Седющая.
Царь сам слушал возвратившегося из Крыма Татаринова. Не обрадовал посол. Ложась спать, Алексей Михайлович жаловался Марии Ильиничне:
– Пятьдесят тысяч татарам даю – серебром! – не берут. Мало им. Так ничего не получат. Я войску плачу медными. А за медный ефимок десяти денег уже не дают. Хан запрашивает сто пятьдесят тысяч – треть годовой казны. Шереметевы тоже хороши, не торопятся с выкупом. Родня у них тоже небедная – Одоевские, Пожарские, Пронские… Не больно им только нужен несчастный Василий Борисович.
– Что казнишь себя! – утешала Алексея Михайловича царица. – Переменится жизнь к лучшему. Станут деньги крепки, тогда и выкупишь своего воеводу.
– Тогда и выкуплю, – согласился царь.
– А что же это Аввакум не едет, – вспомнила нечаянно Мария Ильинична.
– Оттого не едет, что послан далеко, – объяснил государь. – Страна Дауры, голубушка, на краю земли. Мой гонец, может, и половины пути еще не проехал.
– Где только не живут люди! – Мария Ильинична перекрестилась, но любопытство ее разбирало. – А там, в Даурах, что же, и города есть? Неужто все, как в Москве?
– Города есть, а какие города, в ум не возьму, – признался Алексей Михайлович. – Приедет Аввакум, сам и расскажет.
12
Всякое личико светилось и сияло в протопоповой избенке. Печь благоухала теплом и запахом ушицы.
Морозы, ударившие в первых числах сентября, сменились ровной влажной погодой, без дождей, но и без солнца. Выпавший снег унесло ветром. Лед, схвативший берега реки, растаял, и весь Нерчинск принялся ловить рыбу в надежде запастись хоть какой-то едою на зиму, о которой и подумать было страшно. Сначала понемногу ловилось, а потом как отрезало. Одна рыбешка на сеть – уже улов. Пашков, построив стены и башни крепости, успокоился и не только позволял ходить с сетями по реке, но и сам рыбачил.
Аввакум со старшими своими ребятами, с Иваном и Прокопкой, решили не кидать сети где попало – зазря вымокнешь, намучаешься, – принялись место искать.
Сами не знали, чего ищут, но нашли.
Приглянулась им темная бочажина с илистым берегом. Бросили сразу две сети, помолились, потянули первую – не пустая. Еще и поднатужиться пришлось – две щуки попались, хорошие щуки! Вторая сеть тоже с трепыханием. Шесть язей взяли. Корнилка, которому неделю назад исполнилось семь лет, от радости сам язем представлялся, ложился на пол, бил ногами, как рыба хвостом, таращил смышленые глазки и растопыривал пальцы на руках, показывая, что это у него перышки. Отец смотрел на Корнилку, посмеиваясь. И все были добры и счастливы. Захотелось вволю поесть. Язей – сушить, а обеих щук – в котел! Воздух в избе хоть ложкой черпай, сытен.
И вот ведь наказанье! Никто в Нерчинске не поймал в тот день рыбы, один Аввакум с сынишками. На другое утро та же притча. Протопоп с кошелкой рыбы с реки идет, а воеводские слуги пустые сети туда-сюда таскают.
Рассвирепел Афанасий Филиппович. Явился на реку, поглядел на Аввакумово место да и гаркнул:
– Эй, протопопишка! Пошел прочь! Сукин сын, а туда же – рыбку кушать. С тебя рыбьих кишок довольно будет.
– Река, Афанасий Филиппович, для всех течет! Позавидовал моему месту, так мне Господь пошлет иное, лучше этого.
Голубые глаза воеводы заблистали так ясно, что даже слуги потупились, знали своего хозяина – несдобровать Аввакуму. Но Афанасию Филипповичу угодно было из протопопа сделать посмешище.
– Река сия, батюшка Аввакум, чейная. Государева, а я тут – воевода. Моя это река, и всякое на ней место – мое. А теперь слушай воеводский указ. Не исполнишь – пусть детки твои плачут. Ловить тебе, протопопу, рыбу – на броду и нигде более!
– Да там коровы с козами ходят, ног не замоча!
– Коли Бог тебя любит, коли ты и впрямь протопоп, а не сатаниил – и на броду поймаешь.
Поглядел Аввакум на Прокопку – дрожит отрок, Иван тоже ни жив ни мертв, за отца испугался, как бы еще чего не сказал воеводе.
Взвалил Аввакум одну сеть себе на плечо, другую ребята подхватили, пошли на брод. Афанасий Филиппович хохочет как сумасшедший. Матюшке Зыряну с прихлебаями тоже весело, жеребцами ржут.
Приплелся Аввакум с сынами к броду. Впрямь – смех. Воды по лодыжки. Дно на виду, какое там рыбы – лягушек нет.
И вскричал Аввакум:
– Владыко человеколюбче! Дай мне рыбки на безводном сем месте! Посрами дурака тово, прослави имя Твое святое! Не вода дает рыбу, ты, Господи, строишь Промыслом Своим пользу нашу! – Ребятам рукой махнул: – Разворачивай большую сеть! Поставим, где воевода указал.
– Батюшка! – возразил Иван, он уже совсем взрослый стал, плечистый – шестнадцать лет парню, жених. – Зачем будем сети гноить? Какая тут рыба без воды?
