– На Соловках. Я давно ушел в леса. А товарища мне Бог послал. Он с острова Кия, из мирян.
– Про меня откуда знаете? Откуда знаете, что я в бегах? Как зовут-то меня?
– Неронов ты, батюшка. Кто же еще? А знаем про тебя, потому что посланы к тебе. В Москву ходили книг купить, на людей поглядеть, да и ряса моя совсем истлела.
– Кто же обо мне в Москве вспомнил?
– В Чудове монастыре про тебя говорили.
– В Чудове… А передать что велено?
– Стефан Вонифатьевич преставился.
Неронов заморгал, хотел слово сказать – перехватило горло. На лавку сел.
– Стефанушко… Милый… Когда же?
– Ноября в одиннадцатый день.
– На Федора Студита. Господи, да ведь в этот же день память мученика Стефана! – Дрожащими руками зажег лампаду перед иконой. – Грейтесь, ребятки, грейтесь. А я помолюсь.
Всю ночь жег старец Григорий лучины, сидел над книгами, что несли в свои дебри странники, явившиеся по его душу. Странники были не хуже иных, милы и скромны, но от одного их появления сердце торкнулось и оборвалось.
Полистал новый служебник, поворчал, поплевался, а вот от мудрости книги «Скрижаль» отведал. И остановиться уж не мог, читал ночь напролет. В «Скрижали» были помещены толкования на литургию, соборное послание Константинопольской церкви, «Символ веры», переведенный по-новому. Была также статья о троеперстии, речь Никона, соборные решения и решения вселенских патриархов, Сказано было всем, кто упрямства ради крестится двумя перстами: «Если ведаешь о запрещении собора, а крестишься по-старому, то ты противник древней Восточной церкви и четырех вселенских патриархов и потому отлучен от православия».
Скрижаль – красивое слово, древнее, а смысл его прост: доска, плита с письменами. И сказал себе Неронов, старец Григорий:
– Даде Бог Моисею две скрижали свидения, скрижали каменны, написаны перстом Божиим… А мне, грешному, одна «Скрижаль» послана, от Никона – врага моего, но нечего мне сказать против. Уста немеют, ибо предан анафеме восточными патриархами. «Свет веры воссиял нам от стран Востока», и горе мне, коли моя вера не есть вера древнего премудрого Царьрада и Антиохии.
Старец Григорий говорил вслух, плакал, молился и вновь читал, поражаясь противности своей и своему падению.
Когда утром Епифаний и Савва пробудились, Неронова в избе не было.
– Где ж старец? – спросили они монашка.
– Ушел могиле Стефана Вонифатьевича поклониться. В Москву.
11
Москва всегда Москва.
Стоял Неронов меж кремлевскими церквами, как перед кровной родней, и слезы текли по его лицу. В тот день и с крыш и с деревьев капало, Вместо крещенского мороза разразилась пахнущая весной оттепель. Был день Собора семидесяти апостолов, 4 января. Иван Великий мерил глубины неба, веселила сердце золотыми куполами Благовещенская церковь, и как сама сила Господня, как скрижаль Иисуса Христа для всей Русской земли стоял Успенский собор.
Толпа на площади заворохалась, зашушукала, и, очнувшись, Неронов увидал со стороны Патриарших палат величавое колыханье.
– Идет! Идет! Господи, помилуй! Господи, помилуй! – Люди крестились, теснились, глазели.
Патриарх Никон шел служить обедню.
Неронов, как по морю, пошел через людей, чтоб только в глаза поглядеть святейшему.
Показалось: поубавилось в Никоне Никона, попростел. Ни орлего взора, ни чела с печатью вселенской скорби. Погрузневший, но посвежевший, румяный, привычно шел кир Никон среди иерархов, через толпу, поглядывая на птиц, на развесенившееся небо.
Неронов шагнул ему навстречу, загораживая дорогу.
– Что тебе? – спросил великий пастырь.
Неронов чуть посторонился, давая пути, но молчал, пораженный: не узнал. Сказал, покашливая, чтоб голос чище был:
– Я тот, кого ты ищешь, – казанский протопоп Иван, а в иноках старец Григорий.
Непонимание стояло на лице Никона.
– Я – Неронов!
Никон закивал головою и пошел себе дальше. Неронов, пятясь, заговорил торопливо, зло:
– Что бы ты ни затеял, всякое твое дело не крепко, ибо все один делаешь, все сам. Не крепко, попомни меня! После тебя иной патриарх будет. Все твое дело по-своему переделает. Иная тогда и тебе будет честь, святой владыко.
Никон прошел мимо, но в дверях храма остановился, оглянулся.
– После службы в Крестовую приходи. Там ты меня уличишь, сколько сердца в тебе есть.
В смущении вошел старец Григорий в собор Успения.
Тишина и раскаянье легли на плечи его, тяжело легли. Будто столпы перестали держать каменное небо собора, и оно, несокрушимое, легло на его плечи.
Неронов дождался конца службы и, пропустя Никона, потащился следом.
Владыка обернулся, подождал.
Тут они и обнялись вдруг, себе на удивление.
– Правду тебе скажу, владыко святый! Не твоих проклятий испугавшись, приволокся в Москву. На Руси друг друга лихо лают, ветер носит. Под клятвой вселенских патриархов боюсь быть. С тобой поспорил бы, а со святым Востоком раздор творить – обречь себя и всякого, кто твои перемены почитает за наказание, на духовную немочь.
Никон слушал сосредоточенно и печально. Ни слова в ответ. Примолк и Неронов.
Вошли в патриарший дом. Поднялись в Крестовую палату.
Никон опустился у стены на лавку, покрытую красным сукном, Неронов сел рядом. Покосился на патриаршую простецкую рясу, потрогал тяжелый золотой, в драгоценных эмалях и жемчуге нагрудный крест.
– Деревеньку, чай, можно купить за твой крестик?
– Подарок царя, – сказал Никон смиренно.
В последнее время святейшему снились смутные, обольстительные сны, которых он не помнил поутру. Чудилась беда, но наяву ничто не предвещало худого. Всюду и во всем была прибыль. Не зная, как избавиться от душесмятения, Никон наложил на себя пост и предался смирению. Неронов угадал со своим пришествием.
– Чертог похлеще, чем у царя, – сказал Неронов, окидывая взором Крестовую палату, задержав глаза на патриаршем, в жемчуге и каменьях, троне.
– Я, чай, патриарх Московский и всея Руси, Великая, Белая и Малая…
– Да уж куда там! – Неронова прорвало. – Какая тебе честь, владыко, всякому в царстве быть страшным? Дивлюсь! Уж не царевы власти правеж правят. От тебя всем наказанье! Твои посланники паче царевых слуг ужасны. О Христовой кротости – одно словоблудие, на деле – кнут, огонь, ссылка.
– Не могу, батюшка, терпеть, – ответил Никон, глядя перед собою. – Кто-то должен унять самовольство и блуд.
– Все книжки старые перепортил. Чем твой служебник лучше прежнего?
