Вдруг страшно рассердился, даже рукой по столу шаркнул:
– Никон воду перебаламутил. Я, может, и не пошел бы Ригу воевать, а как не пойти, когда святейший благословил!
Матвеев спрятал глаза: о Никоне государь никогда такого не говаривал. Милые дерутся, третий не встревай: с двух сторон будешь бит. Но Семен Лукьянович обрадовался государеву гневу.
– Это тебе он собинный друг, а нам – петух разряженный и дурак. Я свою собаку Никоном назвал. На задних лапах когда стоит – вылитый Никон.
Государь вскинул на Стрешнева испуганные глаза.
– Выговский святейшего на камешки блестящие купил. Все видят, да молчат, на тебя глядя.
Старик распалился от своей смелости, разрумянился. Был он высок, седовлас, бровями в сестру, в царицу, в государеву матушку – уж такие черные брови, такие шелковые, ровнехонькие! И коромыслицами. Засмеялся, показывая ровные, сахарные зубы.
– Выговский думает, что один хитер, а мы про него тоже кое-что ведаем. Ныне, государь, его человек, Федоска, то ли грек, то ли жид, поехал к Яну Казимиру с поклоном: принимай-де Малую Русь обратно. Про то челобитие знают в Малороссии полковник Богун да митрополит Дионисий Балабан. И мы, грешные.
– Знаем, и ладно. Явной измены нет. Ты, Артамон, гляди, не обмолвись. О дружбе Выговскому напиши. – Государь торопливо и мелко покачивал на Стрешнева ладонями: тише, мол, тише.
– Мы ему зубы заговорим так же сладко, как он нам. Но ты, государь, не уводи войско восвояси. Простым казакам полк Ромодановского дух укрепляет, – посоветовал Стрешнев.
– Дорого войско далеко держать. Денег совсем нет, – признался Алексей Михайлович. – От медных наших монет в Киеве нос воротят.
– Что же написать Выговскому? – спросил Матвеев.
Стрешнев опередил государя:
– Пиши как есть: Ромодановский да Шереметев посланы не для войны, не против казаков, а по твоему, гетман, челобитию – унимать своевольников.
– Так хорошо будет, – согласился Алексей Михайлович. – Помяни о прелестных листах Яна Казимира. Пусть и в ум не придет, что мы про Федоску-грека знаем.
К патриарху пожаловал ходок от царя Теймураза. Принес древнюю икону Георгия Победоносца в серебряном окладе и еще пояс, тоже серебряный, с алмазной мелкой россыпью по узорам. Просил благословения Теймуразу Давыдовичу и умолял ходатайствовать о скорейшем приеме у великого государя. О царе забыли, и это ему в унижение. Никон и сам желал видеть Алексея Михайловича. Собирался порадовать: строительство Воскресенского монастыря в Новом Иерусалиме движется споро, напомнить – сие дело дивное, от него царю слава во веки веков… Очень и очень желал видеть государя Никон, да сам к нему не шел, разбирала досада: Тишайший совсем поглупел, одних шептунов слушает. Шепчут и шепчут!.. Неужто не погонит всех в шею? А не погонит – нет тебе благодати на дела твои! Попробуй управься без Бога с войнами! Без милости Божией, без молитв видать ли тебе – великий-развеликий! – польской короны? Быть ли отцом всем народам православным? Нет, не желал Никон проситься к царю, пусть сам прибежит. За грузинского ходатая тоже стараться нечего. Такие подарки келейникам подносят. И сам же знал: несправедлив. Откуда Теймуразу взять богатые дары, коли в чужом доме вот уже десять лет приживалой ютится. Осенило: поясок грузинский нужно крестнице послать, царевне Софье. Царевну прошлый год 4 октября крестили, сколько же ей? Девять месяцев? С первым зубком поздравить? А может, ходить начала?
Не знал Никон, что у царицы в Терему делается.
Из-за Аввакума, из-за Неронова давно уж недружелюбна Мария Ильинична. А глядишь, все проще – Милославская! Батюшку Илью Даниловича не раз за руку хватали. Кто о казнокраде-боярине, о царском тесте, царю сказать посмеет? Один святейший. Вот и нехорош.
Пояс Никон крестнице послал, а в ответ ничего – ни пирога, ни спасиба.
На 6 июля была объявлена царю Теймуразу встреча в Грановитой палате.
Патриарха на прием, на званый царский пир, пригласить забыли.
5 июля Никон служил в Успенском соборе. День был памятный – Обретение честных мощей преподобного Сергия, игумена Радонежского. Царь на службу не пожаловал.
Ночью Никон не спал, придумывал, чем отплатить государюшке.
– Буду освящать Воскресенский храм – тоже позвать забуду.
И тотчас явилась мысль позлее: зачем ждать? Нужно в монастырях, во всех храмах подсобрать серебряные деньги. Медные принимать один за десять. На коленках приползет. От меди у всей России руки зелены. Беда грозит неминуемая, всем будет разоренье, а он, мягенький, даже тестя пожурить не смеет. Илья Данилыч не унимается, в открытую фальшивые медяки чеканит. Кому в Москве о том неизвестно, и царю известно.
– Утонешь в своих медных рублях, медный царь! – вслух сказал Никон и вспомнил иное.
Вспомнил юное, восторженное, светлое лицо государя и его глаза. Как смотрел он на него, на простого игумена! Как смотрел, когда в патриархи ставил!.. А нынче даже в собор не идет, лишь бы не видеть.
– О сатана! Твои шоры на глазах легковерного царя.
Под утро обида, вскормленная бессонницей, выросла в гору. Знал: надо одеться, взять посох и бегом бежать к царю. Поцелуемся. Покаемся. Где там. У себя в Крестовой на заутрене за царя, за царицу, за дом его не молился.
23
В полдень 6 июля московские стрелецкие полки, в чистых кафтанах, с ружьями, выстроились от двора, где жил царь Теймураз, до Благовещенского кремлевского собора.
За Теймуразом Давыдовичем великий государь прислал свою лучшую золотую карету, с серебряными орлами над крышей, с хрустальными окнами, изнутри красную как жар. Дорогу указывал Артамон Сергеевич Матвеев, в приставах был Иван Андреевич Хилков. По бокам кареты шли конюшенные царские люди в червчатых и в лазоревых кафтанах с протазанами. У Благовещенского собора была грузинскому царю первая встреча. На красном крыльце – вторая. Третья – в проходных сенях перед Золотой палатой. В сенях Грановитой палаты встречали высшие чины Московского царства Василий Петрович Шереметев да Андрей Иванович Хилков, брат тобольского благодетеля Аввакума. Речь царю говорил дьяк Дуров. В дверях Грановитой была последняя, пятая встреча. Теймураза Давыдовича приветствовал ближний боярин Алексей Никитич Трубецкой. И наконец, свершилось: грузинский царь вступил в святая святых Русского царства.
Самодержец в Большом царском наряде со скипетром и державой в руках, в шапке Мономаха, в золотом платье сидел на троне, поражающем простотой, которая, однако, стоила безумных денег. Не шатер, не богдыханское сооружение на звериных лапах, но кресло, в основе которого благородная, изумительно белая слоновая кость. Белое и белый, безукоризненно чистой воды огонь алмазов. Царь Теймураз сразу же поразил Алексея Михайловича. Величавостью поступи, осанки, черной одеждой, сединой, скорбью, не терпящей жалости скорбью в лице и глазах. Поклонился русскому царю Теймураз Давыдович до земли, но с достоинством, сказал по-русски:
