Псаломщик выдул вино до дна, перекрестился на икону и только потом содрогнулся:
– Уха-а!
– Какая уха?
– Проняло, говорю… Всякая жила во мне как огненная. А про Выговского ты меня не пытай. Песенка Выговского спета. Пусть не ты осадил, а он тебя, спасения ему надо искать.
– Так вот почему прислал посольство?! – воскликнул не без нарочитости Василий Борисович. – Спасения ищет?
– Спасения. Только ты ему, смотри, руки не подавай. Выговский как утопленник: ухватится даже за кончик пальца – всего тебя с собой утянет.
– Спасибо, что надоумил. То-то я полковника Богуна в пустой комнате томлю… Может, хоть водицы ему послать? Или квасу? Московского квасу!
– Напоить водой напои, – согласился псаломщик, – а за стол не зови… Казаки тебя татарам обещали. Киев себе, а тебя – татарам. Ты, говорят, уж очень дорого стоишь.
– Дорого, – согласился Василий Борисович.
Псаломщик был хитрый хохол. Говорил спроста, а сам льстил воеводе. Народ и впрямь был на стороне русского царя, открыто за Днепром, молча в Киеве и совсем про себя на Правобережье. Москалей боялись, но своих еще больше. От своих смерти ждали. Не подчинишься – зарежут, а подчинишься – арканы на шею и в полон. Снова, как при Хмельницком, простой народ был для казачьей старшины скотом. Своим народом платили казаки татарам за участие в войне.
Минуло еще два часа. И наконец, к посланцам гетмана вышел… Василий Выговский, дядя гетмана. Одет в драный, с чужого плеча польский жупан, сапоги на сгибах с дырами, каблуки сточились. Принес ведро кваса и ковш.
– Пейте, панове. Московский квас.
– Где воевода? – спросил перебесившийся и теперь совершенно вялый пан Побейволк.
– То не ведаю. Я на кухне служу.
– Дядя гетмана, шляхтич – на кухне? Может, москали не знают, кого в плену держат?
– Как бы не так!
– Но, может, воевода не ведает, сколько тысяч казаков да татар пришли по его душу?
– Боярин того знать не желает. Гетман Выговский для Шереметева – слуга царя.
– Слуга, да не Московского. Поди к воеводе, скажи, что мы люди не малые. Что среди нас полковник Богун.
– О ваших именах, о чинах ни спрашивать, ни докладывать не велено, – покачал головою старшинам Выговский. – Имя у вас на всех одно. И чин один – изменники.
– Тогда зачем нас в сенях держат? Пусть прогонят!
– Как боярину угодно, так и будет, – сказал Выговский и ушел.
Казаки переглянулись. Если дядю гетмана держат в кухонных мужиках, то с ними могут поступить еще круче.
– На что он надеется, Шеремет? – не сдержался Богун. – В войске доподлинно знают – у него едва семь тысяч солдат наберется.
Обсуждать опасную тему не стали. Москали хитры, наверняка подслушивают.
Шереметев, напоив псаломщика допьяна, пожаловал за стол, где угощали киевских мещан.
– Не отдавай город Выговскому, защити нас, не уходи! – стали просить воеводу киевляне.
Василий Борисович зорко поглядывал на степенных горожан: уж больно горячо уговаривают, не есть ли это скрытое желание, чтоб ушел? Не выведывают ли, сколь велик страх у москалей?
– Отчего это вы ко мне пришли? – застал он врасплох гостей своим вопросом. – Вы же послушны тайным приказаниям гетмана.
– Что с нас взять, Василий Борисович! – ответили не сразу, но искренне. – Видит Бог, желаем служить государю Алексею Михайловичу, твоей милости, но бодливой козе Бог рог не дает.
– Это вы-то бодливые? В августе, когда приходил Данила Выговский с татарами, сами просились в крепость с детьми и женами, но перевезлись за Днепр. Семь пушек, которые оставил вам для обороны князь Куракин, не мне отдали – киевскому полковнику Яненку.
– Пушки в починке были.
– Чего врете? Мы эти пушки у Яненки отобрали целехонькими.
– Как нам не врать, пресветлый боярин! – вывернулся голова Щековицы прозвищем Панибудьласка. – Не отдай мы пушки Яненке, он бы наши дома пожег, а нас вырубил бы, как лозу.
– Значит, меня меньше боитесь?
– Меньше, воевода. Ты человек царя, и мы тоже люди царские. Русский царь своих подданных в обиду не дает.
– Так то подданных, не изменников.
– Какие мы изменники? Мы – горемыки, куда ни поворотись – гроза. О государе молимся, но открыто о том сказать нам нельзя. Оставит тебя военное счастье, уйдешь – лютые казаки и нас самих, и детей наших, как котят, передушат… Выговскому украинские люди недороги. За булаву отца и мать продаст, а Украину уж продал. Вот тебе, воевода, тайные листы, кои гетман подписал в Гадяче.
Статьи Гадячского договора были свежие, подписанные месяц назад, 6 сентября. Поляки на бумаге расщедрились. Греческая вера уравнивалась с римской, митрополит и пятеро православных епископов получали место в сенате. В реестр зачислялось 60 тысяч казаков. В Киеве дозволялось учредить академию, во всем равную краковской. Гетман получал право чеканить свою монету. В случае войны короля с Москвой казаки могли держать нейтралитет, а если Москва нападала на Украину, король брал обязательство послать на помощь гетману королевское войско. От податей Украина освобождалась, хмельничину постановляли забыть навеки, будто ее и не было. В князья гетмана не возводили, но титул у него звучал пышно: гетман русский, первый сенатор воеводств Киевского, Брацлавского, Черниговского, генерал. С ханом гетману разрешали дружить по-прежнему. Одно не дозволялось: признавать над собой власть Московского царя.
Василий Борисович собирался потомить посольство Выговского, но принять. Теперь же, после прочтения статей Гадячского договора, он проникся к казакам брезгливой ненавистью. Выслал к Богуну и старшинам опять-таки Василия Выговского. На этот раз с подносом. На подносе стояли чашки с медом для старшин и рюмка водки для полковника.
– Воевода угощает.
– Не надо нам его угощения! – крикнул Богун. – Пусть примет послание гетмана.
– Ничего от вас брать не велено. Выпьете угощение – и поезжайте. Кто побрезгует, останется…
Переглянулись. Помрачнели, но питье приняли. Тотчас двери отворились, и посольство выпроводили из воеводского дома.
Питье оказалось коварное. Один Богун не пострадал. Остальных прослабило уже посреди Киева, в седлах. На весь город навоняли.
В ту же ночь стрелецкий голова Сафонов сделал вылазку. Вырезал две сотни казаков и еще две увел в плен.
Казаки, обозлясь, пошли утром на приступ, были жестоко побиты пехотинцами полковника фон Стадена и бежали за речку Лыбедь. Воевода князь Юрий Барятинский, стоявший против белоцерковского полковника Ивана Кравченка, загнал его полк в Почайну, где многие казаки потонули.
А тут еще пришло известие: татары увели в Крым огромный полон, нахватанный в селах под Киевом. Ни одной дивчины, ни одного парубка на развод не оставили.
