Павел Алеппский перекрестил его и подумал:
«На что благословляю, на службу или на страдание?»
Глава третья
1
Пламя свечи колебалось и колебало согнутые сводами тени. Лестница крутила и крутила повороты вокруг каменной, потеющей холодно стены.
Георгий почувствовал вдруг: рубаха на спине и груди прилипла к телу. Шел он со своими проводниками смело, ноги не подламывались, а потом прошибало. Неужто столь тяжки прегрешения, неужто столь опасен он, маленький человек, что спрятать его от мира решили в самой глубокой яме? Да в яме ли? Может, в аду? Ведь поговаривают о Никоне, он, лжесвятейший, и есть Антихрист.
Свеча погасла. Смолкли гулы и шорохи шагов. Засопела дверь, будто сом пошлепал губами перед человечинкой.
Вошли.
Пылала печь. Языки пламени метались. Мрак отшатывался вдруг, и объявлялась в свету то коза, то дыба, на дыбе человек.
Бедняга давно уже сомлел. Ему не было ни больно, ни жарко, ни холодно.
– Принимайте, – сказали те, что вели Георгия, тем, что работали в подземелье.
Сразу загорелось много свечей. Свет загородил дыбу, будто и не было ее. За столом сидел черный монах.
– Как зовут тебя? – спросил он Георгия.
– Георгий.
– Как зовут твоего отца?
– Иван.
– Георгий Иванов, какого ты рода?
– Крестьянского.
– Из каких мест?
– Подмосковной слободы патриаршего Троице-Нерльского монастыря.
– Беглый?
– Нет. Был на отходе в Москве. Четыре года учился лить свечи и варить мыло.
Тот, кто задавал вопросы, замолчал. Ему было непонятно, доволен ли он столь четкими ответами без всякой запирательской гордыни и тупости? Уж нет ли издевки, а то и высокомерия в этих кротких, кратких ответах?
– Откуда же ты знаешь иноземные языки, крестьянский сын?
– По милости Божьей. Я отвел беду от монастыря, что находится в русских украйнах…
– Отвел беду от монастыря? – усмехнулся монах.
– Беду отвел Господь Бог, выбрав меня проводником воли своей. Я раскрыл татарскую засаду. В награду игумен оставил меня в монастыре и велел обучить валашскому, польскому и турскому языкам.
– Это же было потом? – У монаха заблестели глаза: он завидовал. Вся его жизнь прошла в Москве, ничего, кроме Москвы да окрестных монастырей, он не видывал, а хотелось бы…
– Потом я служил молдавскому господарю Василию, – ответил Георгий, – был при сыне гетмана Хмельницкого Тимофее. Сидел в турском плену, был на каторге гребцом. Из плена нас вызволили венецианцы. Из Венеции я попал в Англию, а из Англии с купцами вернулся на родную землю.
– Был ли ты в Риме?
– Был.
– Крестился ли в папежскую веру?
– Нет. Я православию не изменял.
– Кнута тебе или на дыбу?
Георгий не ответил в первый раз.
– Кнута тебе или на дыбу? – переспросил монах.
«Будут пыткой проверять слова, не обманул ли?» И Георгий ответил твердо:
– Дыбу.
Монах засмеялся.
– Крестьянский сын, а гордость у тебя дворянская. Пять плетей ему.
Били и после каждого удара спрашивали:
– Крестился ли в папежскую веру?
– Нет! – твердил Георгий.
Опять поставили перед монахом. Тот вдруг потянулся к Георгию и спросил:
– Много ли у тебя денег, драгоман, и где ты их прячешь?
– Деньги у каждого человека есть. А где они, про то сам знаю.
Монах помрачнел.
– А в Турции басурманился? – спросил он свою жертву.
– Нет.
– Десять плетей!
Бросили на пол, били и опять поставили перед монахом.
– Я могу тебя спросить, принимал ли ты английскую худую веру, но пока спрашиваю: есть ли у тебя деньги и где ты их прячешь?
– Вере православной не изменял, – ответил Георгий. – Деньги у меня есть, я покажу тебе, где они спрятаны.
– Ты умный человек! – восхитился монах. – Никакое золото того не стоит, чтобы страдать из-за него… Увести! Кафтан здесь оставь, хорош больно. Крест покажи!
Георгий побледнел, но монах презрительно скривился.
– Царский переводчик, а крест носишь медный!
Темницей Георгию стала тесная круглая каменная башня.
Вошел он в башню и забылся, то ли от плетей, то ли от усталости.
Не слыхал, как на него цепи надевали, не слыхал, как замок на двери закрывали. Сколько в забытьи был, неизвестно, только почувствовал, кто-то его по голове поглаживает.
– Кто ты есть, человек?
– Невиновный, – ответил Георгий.
– Молоденький, по голосу-то…
– Скажи мне, сколько нас в башне? Бывает ли здесь свет?
– Теперь нас тут ты да я. Здесь бывает первый луч солнца, только небо в наше время кромешное все больше тучами закрыто.
– Ты, я вижу, старый сиделец. А кто я, долго сказывать. Скоро за мной придут. Я обещал на пытке открыть свой клад с деньгами.
– Червяк! – гаркнуло из темноты, загремели в бешенстве цепи, засипели простуженные мехи легких. Ни слова больше.
Стало тихо в башне, так тихо, что сделались слышны свистящие скорые звуки.
– Ты слышишь? – спросил старожил башни.
– Нет! – ответил Георгий.
– Как же ты не слышишь? – изумился старожил. – Это лучший изо всех звуков, какие я слышал здесь за двадцать лет сидения! Это пилят железо! Погоди, да ведь звук идет из твоего угла. Это ты пилишь? Ты пилишь цепи, но откуда у тебя пила?
Георгий улыбнулся и погладил свой невзрачный медный крест.
– Прости, что обидел тебя, – сказал старый узник, – ты – молодец. Взялся за дело сразу, пока не ослаб. Только отсюда не сбежишь.
И вдруг старожил услышал голос совсем рядом:
– Где твоя цепь?
– Ты успел перепилить свою?
– Я купил пилу в Англии. Пили, я осмотрю дверь.
– Отсюда нельзя убежать, – сказал узник, но пила уже свистела вовсю.
Георгий ощупал руками дверь и вернулся к товарищу.
– Владеешь ли ты оружием?
– Я из тех, кто хаживает на свободе с кистенем.
– Думаю, монах придет с одним стражником. Зачем ему много свидетелей? Ты встанешь за дверью и убьешь стражника.
– Чем? Стражники откормлены, как быки.
