– Али тебе этот нехорош? – удивилась Анастасия Марковна.
– С виду затейлив, да ведь до первого большого пожара. Не верю дереву, верю камню. Потому и церковь наша вечная, что апостол у нее Петр – камень… Меня, правду сказать, завтрашний день заботит. Нынче служба удалась – праздник в душе был. А завтра служить надо вдвое краше. Завтра память по Иоанну Богослову.
– Не думай, отец! Не думай! – сказала Анастасия Марковна. – Верю, Бог даст тебе и завтра силы! И слово даст.
– Я, с утра вставши, двор перемерил, – сказал Евфим. – В книгах записано, что в длину он двадцать четыре сажени, поперек в одном конце в двадцать две, а в другом в десять. Десяти саженей там нет, всего девять!
– Сажень больше, сажень меньше, – пожал плечами протопоп.
– Так ведь за каждую сажень по пять алтын патриарху надо платить.
– Деньги, Евфим, дело десятое.
– Да как же десятое! Прореха на прорехе.
– Бог милостив, – сказал Аввакум и поднялся.
Прочитали благодарственную молитву, пошли по делам.
2
Аввакум отправился смотреть городские церкви.
Поп Сретенской Кирик трудился перед храмом на хорошо возделанной земле. Кирик был росточка малого, сдобный, как пышечка, работал ловко, с охотой.
«Добрый пример прихожанам», – подумал Аввакум, подходя к попу и здороваясь.
Поп начальству обрадовался, подбежал за благословением.
– Что сажаешь? – спросил Аввакум.
– Репу, – ответил Кирик.
– Как репу?
– Репу, – повторил Кирик, улыбаясь солнцу, протопопу, будущей репе.
– Так это, чай, не огород! – удивился Аввакум. – Перед храмом цветы надо посадить.
– Какой же прок от цветов? – У Кирика бровки так и подскочили. – Репу, чай, есть можно.
– А на что прихожанам твоя репа?! – осердился Аввакум. – На что Господу Богу репа?! Цветы – храму украшение. Не цветы – деревья посади. Яблони. А репу тотчас выдери и выбрось.
– Я всегда репу сажаю! – заупрямился Кирик.
– Потому что дурак! – сказал ему Аввакум. – Зачем, говорю, прихожанам на твою репу смотреть?
– Яблони когда еще вырастут, – покачал головой Кирик. – А репа к осени будет. Я репу сажаю.
– Вот и не сажай боле! Тотчас все повыдергивай.
– Задалась ему моя репа!
– Ах ты, поп глупый! – вскричал Аввакум и, не размышляя более, огрел неслуха посохом по спине.
Поп не ждал такого поворота, присел, сиганул козлом между грядками и укрылся в доме. Аввакум в ярости давил репу, призывая на голову глупого попа силы небесные.
Раздосадованный, тотчас переменил решение обойти церкви и направился в Патриарший приказ. Чтоб делом себя занять, попросил книги сбора патриарших пошлин и налогов. Хотел успокоиться за нудным просмотром цифири, а вместо успокоения – новая тревога. Чуть не у каждого двора недоимки. Двоеженцев более пятидесяти! Дюжина троеженцев!
– Это же вертеп! – закричал Аввакум и, расшвыряв бумаги, побежал к воеводе Денису Крюкову просить пушкарей, чтоб батогами выбить деньги у неплательщиков, и у тех, которые упрямы, и у тех, которым денежка свет застит.
Полицейскую службу в городах несли пушкари. Дело пушкаря город оборонять, но в глубине России откуда врагу взяться? Две и три жизни можно прожить, на враге пушечного боя не испытав. Но и без пушкарей нельзя: помнили в Московском царстве нестроение и погибель в годы Смуты. Однако, чтоб деньги зазря не переводить, пушкарям было велено наблюдать за порядком.
В Юрьевце-Подольском служили девять пушкарей. Троих воевода Крюков дал протопопу для наведения порядка, и в тот же день во дворе Патриаршего приказа батогами вразумили четверых троеженцев.
3
На вечерне, во время третьего антифона, когда отверзаются «Царские врата», Аввакум заметил, что народ в церкви поредел. Протопоп тотчас послал псаломщика к дверям, приказав никого не выпускать до конца службы. Вскоре у дверей началась возня.
– Ах вы злыдни! – закричал протопоп и кинулся к дверям молотить кулаками ленивых и малодушных. – Служба им велика! Для Бога времени у них нет!
И, взойдя на алтарь, сказал, потрясая гривой волос:
– «Кого я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак, будь ревностен и покайся. Се, стою у двери и стучу!» Помолимся же, на коленях помолимся! О проклятое неусердие наше!
Прихожане дружно опустились на колени, Аввакум же читал молитвы, а дьякон кадил.
– Да не бойся же ты спину свою согнуть! – Протопоп подошел к одному из молящихся и, положа ладонь ему на загривок, пригнул к полу. – Богу кланяешься, Богу!
– Это же Спиридон! – сказал в алтаре дьякон Аввакуму.
– Коли Спиридон, так и молиться не надо?
– Купец он! В Юрьевце каждый второй амбар – его!
– Вот и должен Бога молить за удачу в делах!
Но дьякон даже глаза закрыл, ужасаясь содеянному.
Служба закончилась. На исповедь к протопопу бабы в очередь. И что ни грех у них, то соблазн. Руку целуют, щечкой норовят прижаться – кошки!
Крепился протопоп, а хотелось топнуть ногой да и крикнуть: «Брысь!»
Вдовица одна, лет семнадцати, не больше, грехи свои сладострастные так красиво расписывала, что протопоп вспомнил, как жег себе руку, спасаясь от зова плоти, вспомнил и осерчал. Наложил на вдову покаяние: еженощно класть поклонов по полтысячи.
– А как же ты узнаешь, много поклонов я отобью или мало?
– Проверю! – сказал Аввакум.
– Когда же проверять-то придешь?
– А хоть через неделю!
– А ты и через неделю, и назавтра тоже приходи! – сказала вдова.
4
Аввакум пришел назавтра. Время было позднее, вдова спала и потому встретила протопопа в одной рубахе.
– Молишься? – спросил.
– Молюсь! – А в глазах бесовские искорки.
– Давай вместе помолимся.
Встал перед иконами на колени, и вдова рядом. Протопоп поклоны кладет, и она кланяется. Бесовский огонь, однако же, палит вдовицу. Плечико съехало, она его дернула, да так ловко, что рубаха порвалась и грудь молодая, налитая вывалилась наружу. А бесстыдница словно и не замечает непорядка, кланяется, молитвы шепчет. Протопоп тоже молится. Рассердилась вдова, опять рванула рубаху – вот и вторая грудь наружи. Аввакум же говорит:
– Первую сотню кончили, еще четыре осталось.
На второй сотне бухнулась вдовица на пол.
– Не могу больше, сил нет.
– А ты постарайся, милая! Не для меня, для Бога.
– А пошел ты прочь, чертов поп! – закричала вдова. – Я для тебя стараюсь, а Бог далеко. Ему до меня дела нет.
