– Помоги!
Нифон налег, натужился, и крышка стола подалась, повернулась на своей оси. За спиной раздался тяжелый, тихий скрежет: стена раздвинулась.
Руки Кренделями первым скользнул в тайник. Здесь была просторная комната. Стояли сундуки с книгами, лежало, стояло и висело оружие.
– Эти книги, – сказал Руки Кренделями, – Паисий уже продал.
– Кому?
– Тем, кто зовут Никона Антихристом. Сговор уже был. Паисий ждет деньги.
Нифон взял из одного сундука «Служебник», открыл нужную страницу, прочитал:
– «Всех вас да помянет Господь Бог во царствии Своем». Этот служебник под запретом, в никоновском это место читается теперь по-другому: «Благочестивейшего государя нашего, царя и великого князя Алексея Михайловича и его благочестивую царицу Марию Ильиничну да помянет Господь Бог во царствии Своем». Оттого царь и любит патриарха.
Руки Кренделями побегал по комнате, подошел к большому сундуку в правом углу. Поднял крышку.
– Что там? – спросил «монах».
– Старые рясы! – хихикнул Руки Кренделями и принялся выбрасывать их вон из сундука.
Нифон не мешал ему.
Очистив сундук, Руки Кренделями сдвинул одну из досочек дна и потянул за открывшуюся ручку. Дно сундука подалось.
– Еще один тайник?! – удивился «монах».
Лестница вела вниз. Нифон достал спрятанный под рясу кинжал и нырнул вслед за проводником.
Они спустились в высокую и просторную палату. Руки Кренделями зажег свечи. В углу под балдахином стояла огромная кровать.
– Ах-ха-ха-ха-ха! – Руки Кренделями указывал на кровать и корчился от смеха.
– Что?
– Крыса!
На кровати сидела крыса.
– Здесь спала Карга еще тогда, когда звалась Красавицей. А теперь здесь спит крыса.
И он снова захохотал, упал на колени, ткнулся лицом в пол.
«Монах», не обращая на него внимания, огляделся. Вдоль стен – ниши. Одни замурованы, другие затворены железными решетчатыми дверцами. На дверцах тяжелые замки. Несколько ниш было пустых.
Руки Кренделями поднялся, подошел к одной нише, отворил дверь. Замка на этой двери не было.
В нише стоял кованый ларец. Руки Кренделями отбросил крышку.
– Вот они, наши слезы! – В сундучке лежали чешуйки-монетки. – Будешь полнехонек, и тебя под замок возьмут. А потом и замуруют. Слезки-то наши не тлеют, не ржавеют.
«Так вот они где, монастырские сокровища! – У Кудеяра даже голова закружилась. – Можно и пушки купить, и казаков поманить».
– Хочешь послушать, как Паисий своему дружку отпускает грехи? – спросил вдруг Руки Кренделями. – За этой кроватью еще один ход, прямо к месту исповедания. Ступай. Нынче у Паисия будет тот, кто пострашней самого Кудеяра.
– Это кто же?
– Атаман Шишка.
3
«Монах» попробовал отодвинуть кровать. Подалась.
За кроватью в рост человека резные иконы, одна к одной: Дмитрий Солунский и Георгий Победоносец.
Руки Кренделями вытянул из иконы металлический стержень.
– Ступай, святой отец! Отворены двери.
Нифон нажал на икону с Георгием, она подалась, открывая темный узкий ход. Пошел, держа наготове кинжал. Ход суживался, пригибал.
Идти пришлось ощупью, в полной темноте. И вдруг явственно услышал голос Паисия.
– Грехи твои тяжелы, сын мой. Но Бог милостив. Молись, и мы за тебя поплачем, попросим у Бога.
– Авва! Я слышал про одного разбойника, будто убил он много бояр и купцов и простых людей. Бог его жестоко наказал. Его согнуло пополам, а к ногам его на цепях были прикованы два тяжелых ядра. Разбойник еле двигался, но не перестал убивать богатых. И когда он убил семьдесят седьмого богача, вериги спали с него, а спина разогнулась. Бог простил его.
– Замолчи, глупый, слепой человек! – воскликнул Паисий. – Эту сказку придумали дурные люди, которые хотят погибели освященному веками государству и порядкам!
– Прости, авва!
– Думать надо. Бог дал тебе голову для того, чтобы ты думал ею…
– Прости, авва!
– Довольно слов, сын мой. Веруй – и будешь удостоен благодати. Мы тебя не оставим. Церковь позаботится о твоей душе. Слушай внимательно. Если у овец не будет умного вожака козла, они разбредутся и потеряют друг друга. Если ветер будет дуть овцам в спину, они повернутся к нему мордами и пойдут в пучину, и все погибнут.
– Овцам нужен пастух!
– Да, им нужен пастух! С пучком травы в одной руке и с бичом в другой. Иначе они погибнут сами и увлекут за собой других… Воспротивились воле патриарха можарцы. Бог поражает гордыню молниями. И если ночью на первый день Пасхи сия молния поразит Можары, стало быть, можарцы отпали от Бога к Антихристу.
– В первый день Пасхи – грех!
– Бич не спрашивает хозяина, ударить или не ударить овцу. Он – продолженная рука хозяина.
– Но, авва!
– Атаман, как только ноздри мои уловят запах дыма, ты получишь десять валашских лошадей невиданной красоты.
– Твоя щедрость безмерна!
– Ступай, сын мой. Я помолюсь за тебя.
4
– Ты слышал исповедь? – спросил Руки Кренделями, когда Нифон Саккас вернулся в сокровищницу.
– Слышал.
– Погуби Паисия! Пусть Никон посадит его на цепь, в каменный мешок, чтоб ничего он не видел перед собою – одни только камни черные. Пусть тьма сожрет его орлий глаз и плесень опутает, на живом, его кости!
Лицо Руки Кренделями сияло зловещим восторгом.
– Господи! – изумился Нифон Саккас. – За что же такая ненависть?
– За гордыню его проклятую! Пошли отсюда скорее. Как бы нас не хватились.
И, переваливаясь, бегом побежал, да крадучись, ногами не стуча.
Успели вернуться и книги достать из сундуков, когда от Паисия пришел монах спросить, не надо ли чего.
Нифон Саккас, подняв глаза от древнего свитка, улыбнулся.
– Как хорошо писали древние: «Истинна бо сущее есть. Аще бо истинна сущее есть, истинны испадение сущего отвержение есть. От сущего же Бог испасти не может…» Ведомо ли тебе, инок, чьи это слова?
– Грешен, отче. В знаниях немочен. У нас авва Паисий зело учен. А коли прикажешь мне святого учителя запомнить, я запомню.
– Ну, запомни, – согласился Нифон, – слова сии сказаны Дионисием Ареопагитом.
– Не Арием ли?! – насмерть перепугался инок, помянув имя человека, от которого пошла ересь.
– Не Арием, а Дионисием Ареопагитом. Сей богослов вселенской церковью любим.
