Алексей Михайлович сразу понял – этот конь сошел на икону со страниц «Откровения» Иоанна Богослова, глава шестая. Тотчас взял книгу, открыл, и как раз на шестой главе. Изумился и содрогнулся.
«И я видел, что Агнец снял первую из седми печатей, и я услышал одно из четырех животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри. Я взглянул, и вот конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец, и вышел он как победоносный и чтобы победить».
«Ой, недаром Никон зовет десницу над неприятелями занести!» – подумалось царю, и захотелось ему немедля войско устраивать. Быть ведь бою великому, смоляне небось и по-русски разучились, сколько лет уже под польской короной!
Послали за Ильей Даниловичем Милославским. Илья Данилович, судья Иноземного приказа, ведал набором иноземных солдат и офицеров.
– Сколько ты принял на службу за год? – спросил Алексей Михайлович, едва Милославский переступил порог царской светлицы.
– Семерых али восьмерых.
– Отчего же так мало?
– Деньги-то большие надо платить! Всех семерых в капитаны приняли, а трое из них солдатского дела и то как следует не умеют.
– Глядеть нужно!
– Теперь гляжу. Еще трое приехало, соберусь на днях – испытаю.
– Отчего же на днях – сегодня испытай. Ты – испытай, а я погляжу.
– Да ведь они у меня из мушкетов палят.
– Я из окошка погляжу, из приказа, втайне. – Царь взял своего тестя за руку и подвел к столу. – Посмотри икону. Хороша?
– Хороша, – согласился Илья Данилович не очень уверенно, не понимая, куда государь клонит.
– Это же знамя! «Конь бел и седяй на нем». Вели вышить. Да чтоб большое было, чтоб издалека видели… – Дал икону, внимательно поглядев на Илью Даниловича. – Ты ведь у нас ездил в Голландию?
– И в Турцию, и в Голландию! – ответил Илья Данилович, удивляясь загадочности царя.
– Ну, ступай в приказ. Я тоже вскоре буду.
4
На приказном дворе собрались офицеры и солдаты иноземного строя, подьячие и всякая мелкая служка.
Илья Данилович устроился на крыльце, на красном стуле. Сидел, однако, ерзая. Нет-нет да и косился на крайнее окошко во втором этаже.
Первым свое искусство явил голландский капитан Фанкеркховен. Ему предложили оружие: три разных мушкета, два из которых были заряжены, а третий нужно было зарядить, солдатскую и капитанскую пики, шпагу. Фанкеркховен взял сначала солдатскую пику и показал все приемы нападения и защиты, потом подошел к мушкету, зарядил, прицелился в чучело, да так удачно, что перебил пулей палку, на которой держалась голова. Голова отлетела. Капитан подошел к двум другим мушкетам, пальнул и пробил чучелу грудь, приговаривая:
– Это ему будут пуговицы.
Взяв в руки шпагу, капитан посек ею воздух вокруг себя, поцеловал клинок и предложил офицерам, с одобрением смотревшим экзамен:
– Господа, прошу оказать мне честь. Я покажу господину Милославскому некоторые приемы.
Вышел капитан Траурнихт.
Милославский заволновался:
– Вы глядите не проткните друг друга!
– Будьте спокойны!
Траурнихт поклонился боярину и тотчас изготовился к поединку.
Шпаги скрестились, затрещали, засверкали.
– Довольно! Довольно, бога ради! – закричал Илья Данилович. – Добре, капитан!
Выдержавшего испытание окружили офицеры, поздравляя и восхищаясь его точной стрельбой, его искусством фехтовать.
Второй испытуемый, пожелавший служить в чине поручика, ничем не блеснул и был оценен Ильей Даниловичем как «середний».
– Я – Альберт фон Ветхен, претендую на чин полковника, – объявил третий. – Война – ремесло моих предков.
Он так ловко поклонился, что Милославский от удовольствия по животу себя погладил.
Молодец был голубоглаз, статен, ловок.
– Главное в командире – порода. Разве солдаты пойдут в бой за человеком маленького роста? Солдаты пойдут за тем, кого видно издали.
– Лепо! Лепо! – похвалил молодца Милославский. – Ступай теперь к оружию. Покажись.
– Как это – покажись? – не понял Альберт фон Ветхен.
– Покажи, как стреляешь, как шпагой колешь, как пикой управляешься.
Последовал поклон. Быстро, уверенно испытуемый подошел к оружию, взял капитанскую пику, подумал, взял в другую руку пику солдатскую. Потом поставил ту и другую на место, потрогал пальцем края наконечников.
– Очень плохо заточено.
– Ничего! – крикнул Милославский. – Они ведь не для убийства, для показа.
Альберт фон Ветхен снова взял обе пики и бегом кинулся по двору, топая для устрашения сапогами. Пробежав этак целый круг, он метнул пику с правой руки, метнул с левой. С левой получилось неловко, пика дрыгнула, треснула концом метателя по голове и упала к его ногам.
Офицеры, когда Альберт фон Ветхен бросился бегом по двору, ожидали увидеть какой-то новый, неведомый им стиль боя. Теперь они дружно хохотали, видя перед собой самозванца, решившего хорошо заработать в дремучей, ни в чем толком не разбирающейся матушке-России.
Смех не смутил наглеца, а только раззадорил. Он решительно подошел к заряженным мушкетам. Мушкеты стояли на опоре. Альберт фон Ветхен по-козлиному попрыгал вокруг них, приложился и, продолжая скакать, словно его пчелы в пятки жалили, пальнул, крепко зажмурив глаза. Приклад вырвался из рук, двинул беднягу по зубам, и тот грохнулся наземь.
– Конча-а-а-юсь! – раздался истошный вопль в толпе.
Пуля пробила мякоть плеча подьячего и задела стоявшего за ним солдата-немца, прожгла ему платье.
Подьячий от боли и ужаса повалился на снег, царь, глядя на это, всплеснул руками. Милославский за голову схватился, но зато пришел в себя Альберт фон Ветхен.
Он проворно подбежал к раненому, отвел в приказ, раздел, достал из своего ящика какие-то пузырьки, обработал рану, остановил кровь, перевязал.
Тут наконец начальство опомнилось и взяло Альберта фон Ветхена, претендовавшего на чин полковника, на допрос.
Допрос был легкий, без колесования, боярин Милославский спешил ответ перед государем держать. Умный Альберт отпираться не стал, признался, что военному делу не обучен, но зато в ремесле цирюльника ему ведомы все тонкости. Нижайше кланяясь, он просил дать ему возможность продемонстрировать свое мастерство и спасти себя.
Отважный Фанкеркховен первым сел под бритву Альберта.
Испытание продолжалось, а Милославский поспешил на Верх к царю.
Царь, увидев перепуганное лицо боярина, засмеялся. У Ильи Даниловича от сердца отлегло, он промчался по комнате, изображая Альберта с копьями, и царь хохотал до слез, а потом стал грустным.
