Заругался целовальник, саданул работнику по рукам, и прочь они подались. На пороге оглянулся-таки.
– Повезло твоему Савве. Только ты все равно моей будешь. Не жить твоему дурню.
И дверью так хватил, что доска треснула.
Услышал Савва рассказ Енафы – за топор схватился, но – не побежал голову сломя во двор обидчика.
– Убить целовальника – тебя лишиться. Уходить надо. Собирай потихоньку пожитки. Послезавтра воскресенье. Уедем в субботу, хватятся нас только в понедельник. Мы к тому времени далеко будем.
Рассказал Савва обо всем братьям, и те согласились с ним.
Утром на работу пошли. Сруб они в колодце мастерили. Авива с Незваном были сверху, а Савва в колодце сидел.
Тут и подъехал целовальник. Наклонился над колодцем.
– Ты, что ли, Савва?
– Я!
– Ну, тогда прощай! – и столкнул в колодец бревно.
Савве жить на роду было написано. А Незван увидал, что целовальник содеял, подбежал да так треснул мерзавца кулаком в темя, что тот, словно бык, на коленки стал.
– Я – живой! – крикнул Савва. – Поднимай!
Братья его подняли, а в колодец отправился целовальник.
Уже через час Енафа проехала через деревню в сторону Дугина. Савва и братья ждали ее в лесу.
– Вот и беглые мы! – сказал Савва, принимая вожжи из рук жены. – Хорошо хоть, лето впереди.
17
Люди сыздавна приметили: на Еремея погоже, то и уборка хлеба пригожа. Еремей – он запрягальник, яремник, но про него и такое говорят: кто посеет на Еремея, у того не взойдет семя.
И хоть день первого мая был очень хорош, Малах в поле не поехал. Проверил в который раз упряжь, соху, покормил впрок лошадь.
В поле выехал на другой день, на Бориса. И опять же – как не верить людям! О Борисе говорят – соловьиный.
Ах, чего-чего они только не удумывали – соловьи! И свист у них, и клекот, и такое обмирающее щебетание, что послушаешь-послушаешь, да как поглядишь вокруг себя! И все старое новью обернется. Сам себя не узнаешь! Головой выше, глазами радостней, умней, и в сердце – всему прощенье. Ай, мол, что было – минуло. Иначе надо жить! Ну совсем не так, как жил, собачась день-деньской по всякому пустяку.
Хорошо отсеялся Малах. Под соловьиную радость.
После работы ласковым взглядом поглядел на домашних и всем сделал подарки.
– А тебе, Настька, – перстенек.
– С бирюзой! – охнула Настька.
– С бирюзой, – согласился Малах. – Дорогая вещь, да ведь и ты – невеста. Нам надо такого мужика, чтоб к нам в дом, а не из дому. Енафа трех работников привела. Как они теперь в чужой сторонушке? Теперь уж и не видимся, детишек ее, внучат своих, так никогда и не поглядишь.
Горечь разбирала Малаха. Не знал он, что уже через неделю ночью стукнут ему в окошко и обнимет он и Енафу, и Савву, и братьев его.
Проводит их Малах за болото к Лесовухе, а поселятся они от Лесовухи верстах в семи, в добром сосновом бору, у родника. Даже огород успеют посадить.
Глава 7
1
25 мая 1653 года на Земском соборе впервые был поставлен вопрос о воссоединении Украины с Россией. Представители всех сословий были единодушны и решительны – разлука двух народов, случившаяся на долгой дороге истории, затянулась. Оба народа платили за эту разлуку дань не только от трудов своих, но и попранием духа, а то и кровью.
В том, как спешно созвали Земский собор, сколь быстро, на первом же заседании, обговорили главное дело, чувствовалась хваткая рука Никона. Уже и решение было готово. Но царь и бояре спохватились, отложили утверждение вопроса до возвращения из Польши посольства.
Скорого собора не получилось. Никон сердился.
– Каков толк от посольства? – спрашивал он царя. – Заранее известно: Репнин привезет от короля пустопорожние обещания. Король шляхте не хозяин.
– У нас с Польшей вечный мир, – оправдывался Алексей Михайлович. – Если король его нарушит, тогда мы перед Богом будем чисты и примем Хмельницкого с великой радостью. Воевать, на Бога положась, можно только за правду. Неправая война русскому царю не пристала, и русскому человеку она не годится.
Но о войске царь думал уже каждый день. Однажды велел доспехи втайне от всех принести. Закрылся с Федором Ртищевым в спальне. Облачился в воинское.
Федор помогал ему натягивать, пристегивать, привешивать. Потом держал чистое заморское зеркало, и Алексей Михайлович смотрелся.
– Ну? – спросил он Ртищева.
– Как с иконы сошел – Георгий.
Царь улыбнулся, засмеялся. Он и сам видел – наряд ему к лицу.
– Вот этаким как приду в Думу! Они все там и напустят в штаны.
Осторожно вынул из ножен саблю. Белым огнем полыхнул великолепный клинок.
– А ведь страшно, – сказал царь. – Я пойду, и все пойдут. Жили-жили – и война. Хорошо, коли мы будем бить, а ежели нас? На Украине-то разве живут теперь – одни слезы. Тысячами к нам переходят, потому что у нас – мир.
2
Смотр войску был устроен на Девичьем поле. Соорудили два помоста. Один широкий, квадратный, обитый красным сукном. Здесь разбили шатер для царя. Другой помост был длинный, под зеленым сукном, для музыкантов – накрачейня. Смотр начался 13 июня. Царь приехал с Никоном. Они сидели рядом на персидских креслах, обитых бархатом, со множеством драгоценных каменьев на подлокотниках и высоких спинках.
Сначала на огромной колымаге в окружении рынд провезли царское знамя с надписью: «Конь бел и седяй на нем». За знаменем прошествовали рынды с царским вооружением: одни несли доспехи, другие большой и малый саадаки, сулицу, рогатину. Прошли одна за другой три сотни кремлевских стрельцов, первая в красных кафтанах, вторая в белых, третья в лазоревых. За стрельцами проехали верхами три конюшенных роты, в стальных латах, с карабинами и пистолями.
Под грохот барабанов, каждый ряд как стена, прошел полк иноземного строя.
У государя от их шествия дух захватило.
– Экая сила! Экая страсть! – крикнул он Никону, сияя глазами.
Покалывая небо точеными пиками, проскакали гусары, потом драгуны. А дальше настала пора показать себя московским дворянам.
Словно шерсть овечью вывалили из куля: кто в чем одет, кто как вооружен, путая порядки, выкатилось ополчение на поле. Какой-то дуралей, заглядевшись на царя, упал, на него повалилось еще сразу пятеро, на пятерых споткнулось десятеро. Кучу малу стали обходить. Упавшие, ползая, разбирали, выхватывая друг у друга, оружие, галдели.
Потом показывали мастерство. Сначала роты, обученные немцами, потом дворянство. Холодным оружием дворяне владели, а в стрельбе осрамились. Оказалось, одни не могут стрельнуть, потому что не умеют, а у других ружья для стрельбы не годны.
