Старший из стрельцов, десятник Агишев, хотел было осадить протопопа – мол, не велено разговаривать, – но только вздохнул. Протопоп говорил правду. Хоть и хорош день, а все август, воздух как полосатый, то теплом поманит, то холодком пугнет.
Позади стрелецкой повозки бодро шла лошадка, нанятая протопопами. Вместе с Аввакумом провожать Неронова отправился и костромской протопоп Данила. Данила был тучен, а ногами слаб. Он ехал в телеге.
– Эх! – покрутил головой Аввакум. – Столько уж лет подле тебя, батька. Жил, а наговориться не наговорился. Все было недосуг! Авось, да небось, да потом! А потом-то этого и не случается.
– Говорили мы, – улыбнулся Неронов. – Много и сладко мудрствовали.
– Плохо без тебя, батька, будет.
– Да я, чай, ненадолго! Поучат меня монахи уму-разуму да и отпустят.
– Волк, коли на одну овцу напал, так всех перекусает.
Десятник Агишев покосился сердито на Аввакума, но опять ничего не сказал. Только ткнул кулаком возницу в спину. Возница хлестнул лошадь кнутом, та рванула, Аввакум невольно вцепился в борт телеги, его потянуло. Он споткнулся, ухнул на колено, тотчас, правда, и вскочил.
Агишев захохотал, а стрельцы, что были с ним, перекрестились:
– Человек чуть под колесо не угодил.
Аввакум шагнул вслед за телегой, остановился, поглядел на ладонь: саднило кожу.
Подъехала телега Данилы.
– Тешат дурь свою, – сказал Данила.
– Один Агишев веселится.
Аввакум сел в телегу, потом лег.
Задремал.
Ему приснилось, что он как его Прокопка. Глазки блестят, мордочка счастливая. Сидит он на возу. На высоченном возу сена. Дорога разбитая, воз качает. Того гляди, телега опрокинется, а ему весело. До неба близко!
Открыл глаза – облако. Белое, с жемчужной каемкой.
– Перекусить остановились, – сказал Данила.
Аввакум сел. Взял свой узел с едой.
– Пошли к Ивану.
Неронов сидел на траве, расстелив перед собой женский платок. Ел, кроша желтком, вареное яйцо.
– Вертались бы вы, ребята! – сказал Аввакуму и Даниле.
– А они тебя не уморят? – покосился Данила на Агишева.
– Не уморят.
– Как знать! Никон – человек злодейский. – Аввакум тоже покосился на Агишева. – До места тебя проводим.
– Ну, мне-то хорошо с вами, – сказал Неронов. – Ешьте!
– Ты свое приберегай. Наше вот бери, – угощал Данила. – Мало ли что у них на уме.
Аввакум, жуя хлеб, встал, поглядел, где остановились.
– Деревенька под горой. За молочком бы сбегать.
– Ничего, тут рядом родник. Вода вкусная, – сказал Неронов.
Стрельцы кормили лошадь и сами тоже ели, от протопопов особняком. Аввакум пошел и тоже дал лошади овса.
К роднику подошла старушка. Долго из-под руки глядела на людей, расположившихся возле придорожных берез. Попила водицы, снова поглядела на проезжую братию, пошла к стрельцам.
– Хто начальник-то у вас? – спросила строго, безбоязненно.
– Должно быть, я! – разулыбался старухе Агишев.
– На Соловки, что ли, бедных попов везешь?
– Как ты догадалась, что это я их везу? Может, они меня везут!
– Слух идет – патриарх больно строгий достался нам, – сказала старуха. – Дозволь милостыню попам подать.
– Экая богачка! – захохотал Агишев. – Ну, подай, подай!
Старушка подошла к Неронову:
– Благослови, батюшка!
– Вот они благословят, с меня скуфью сняли, – сказал Неронов.
– Ты меня благослови. Страдалец Господу Богу ближе и угодней.
Неронов благословил.
– Возьми-ка яблочко. А это вам – на двоих. Больше-то не взяла.
– Спаси тебя Христос, – сказал Аввакум.
Старушка стояла, глядела на дорогу.
– Теперь много людей погонят.
– Отчего же? – спросил Неронов.
– Патриарх больно строгий достался.
– Как молишься-то?
– А вот этак! – подняла два пальца.
– Ну и слава богу! Молись. Антихрист в мир явился.
Старушка вздрогнула и, ничего не сказав, пошла в деревню. У родника остановилась, поглядела на протопопов из-под руки, черпнула воды ладошкой, умылась. Осенила крестным знамением протопопов, подумала и стражу их тоже перекрестила.
14
В богатом селе Рыженькой гонимому протопопу Неронову еды принесли два полных куля, а крестьянин Малах лисью шапку пожертвовал.
– Зачем мне летом шапка! – удивился Неронов.
– В северную сторону тебя везут. Август на дворе.
– Да ты хоть знаешь, кому даешь? – подступился десятник Агишев к Малаху.
И Малах сказал твердо:
– Знаю. Протопопу Неронову.
– А знаешь ли ты, что сей Неронов у патриарха Никона в немилости?
– Ради милостей на Север не повезут, – ответил Малах строго. – Только ведь и царь тюремным сидельцам милостыню из рук своих дает.
Зашипел Агишев, как гусак, но и только. Тресни мужика – самого прибьют. Народу – толпа, на стрельцов смотрят нехорошо.
В Рыженькой Неронов распрощался с Аввакумом и Данилой.
– Возвращайтесь к детям своим духовным. В такой смятенный час оставили вы их без слова Божьего, укрепляющего.
Омыли Аввакум с Данилою ноги Неронову, взяли у него благословение, и разошлись у них пути.
Навеки разошлись.
Агишев, освободясь от протопопов, задурил. Как из Рыженькой наутро выехали, шапку у Неронова отнял. Из двух кулей припасов со всяческой едой дал один сухарь.
Но дорога привела в Вологду. В Вологде поглядеть Неронова сбежался весь город. Агишев струсил, когда Неронов стал говорить людям слово. Однако протопоп про Агишева и не вспомнил. Просил молиться не ради живота, но ради души, ибо пришел ныне в мир Антихрист и время праведным людям страдать, приготовляясь к вечному царству.
Из Вологды Агишев поспешил убраться в тот же день. И однажды вечером по горизонту разлился серебряный тихий свет. То светилось Кубенское озеро.
Сумерки уже были густы, когда подводы выкатили на прямоезжую дорогу, ведущую к белым монастырским стенам.
И вдруг зарокотали колокола, а потом раззвенелись, золотя серый воздух. Ворота монастыря распахнулись, и навстречу сирой подводе вышел крестный ход.
– Кого встречаете?! – крикнул обеспокоенный Агишев, и ему ответили:
– Протопопа Неронова.
