– Не на честь я к вам приехал, – сказал, склоняясь перед игуменом в земном поклоне, новоприбывший. – Под начало послан. Велено мне быть в хлебне, муку сеять, ходить в черных служках.
– Ни-ни! – облобызав Неронова, объявил игумен. – Это мы все пришли под твое начало. Приказывай, святой отец, с радостью станем служить тебе.
Агишев, улучив минуту, сунул Неронову лисью шапку и шепнул побелевшими губами:
– Прости, святой отец, и не погуби.
– Святой, значит? – засмеялся Неронов и сказал очень даже сердито: – Зачем мне тебя губить, сами вы себя погубите. Да уже и погубили.
15
В Москве Аввакум с Данилой написали царю новое челобитье, подклеили к нему листы с подписями прихожан, и Аввакум понес свиток Стефану Вонифатьевичу.
– Не возьму! – Стефан Вонифатьевич даже руки крестом перед собой выставил.
– Не возьмешь?! – Аввакум уронил свиток. – Отец ты наш!
Стефан Вонифатьевич, по-детски кривя губы, ткнул пальцем в пол:
– Знать ничего не хочу! Нет меня! Для земных дел – нет меня! Ступай, ступай!
Аввакум поднял свиток, попятился к двери. Старик был совсем беленький.
«А теперь к кому?» – подумал Аввакум, выкатившись на улицу. И вдруг вполне осознал: без Неронова, без Стефана Вонифатьевича нет силы, человека нет, который мог бы противостоять Никону.
Попробовали передать челобитную через Анну Михайловну Вельяминову – не взяла. Ей Неронова было жалко, но из двух святителей она избрала себе все-таки Никона.
Мир не без добрых людей. Через Лазореву и Федосью Прокопьевну челобитная попала сначала к царице, потом к царю, а царь ее и читать не стал.
– Чтоб больше никаких изветов на святейшего патриарха не было! – закричал он на свою ближнюю челядь. – Пороть буду! Сам буду пороть!
И челобитная Аввакума и Данилы с подписями прихожан исчезла без следа.
16
12 августа, отслужив в Казанском соборе обедню, Аввакум вышел на паперть читать и говорить народу поучение. И сказал он:
– Вы все знаете, что церковь наша в сей день поминает мучеников Фотия и Аникиту и многих с ними. А также поминает святителя и священномученика Александра, епископа Команского, мучеников Памфила и Капитона, двенадцать мучеников воинов критских, тридцать трех мучеников палестинских. Поминая древних страдальцев за Христа, не забудем и тех, кто страждет на пытках и в тюрьмах ныне.
– Помним батьку Неронова! – закричал нижегородец Семен Бебехов.
Толпа дружно перекрестилась, послышался плач.
– Помним батьку! Помним!
– Расскажу вам житие Аникиты и племянника его Фотия, – продолжал Аввакум. – Аникита был военный сановник, но он осудил императора Диоклетиана, который повелел выставить на городской площади орудия казни, чтоб христиане отреклись от Христа. Спрашиваю вас, люди, не есть ли мучительство протопопов Неронова, Логина, темниковского Данилы и иже с ними – Диоклетианово устрашение для верующих истинно?
Толпа крестилась, кланялась, плакала.
– О любезные мои! – снова заговорил Аввакум после мрачного и продолжительного молчания. – Диоклетиан, проклятый гонитель истины, приказал бросить Аникиту на съедение льву. Да только Бог не оставил христианина. Лев при виде святого сделался кроток. Палач занес над главою Аникиты меч, но сам же и упал без чувств, ибо произошло великое землетрясение. Капище Геркулеса развалилось, погребя многих язычников. Племянник Аникитин Фотий, воссияв душою, явился тотчас к императору и сказал ему: «Идолопоклонник, твои боги – ничто!» Слуга императора хотел пронзить Фотия мечом и пал, пораженный от своего меча. Аникиту и Фотия привязали к лошадям, чтобы разорвать, но святые остались невредимыми. Тогда Диоклетиан бросил их в огромную печь. В нее вошли многие люди, восклицая: «Мы – христиане!» Все они погибли, но огонь даже волосы не тронул на головах святых Аникиты и Фотия, ибо Господь Бог был с ними.
И стал Аввакум читать Евангелие от Марка и «Второе послание к коринфянам» из «Апостолов».
Патриарший архидиакон, слушая Аввакума, сказал казанским священникам Ивану Данилову и Петру Ананьеву:
– Что даете читать Аввакуму? Разве вы не умеете читать? Сами поучайте.
– Но Аввакум – протопоп, – возразил Ананьев.
– В Юрьевце он протопоп! В Юрьевце, – подосадовал на Ананьева патриарший архидиакон.
На следующий день во время заамвонной молитвы Аввакум вошел в алтарь, чтобы совершить положенное действо, и увидел, что поп Петр Ананьев взял на себя первенство.
– Теперь мне нет и жребия, и чести! – с горечью потряс головой Аввакум, но Иван Данилов сказал ему примиряюще:
– Как придет твоя очередь, читай хоть десять листов, а ныне очередь Петра.
– Забыл ты любовь батькову! – укорил Ивана Аввакум. – В прежние его отлучения такого не бывало. Вы у меня первенства не отнимали, а оно мне подобает и по приказу батькову, и по чину – я протопоп.
– Ты протопоп в Юрьевце, – отводя глаза, сказал Иван Данилов. – Ступай ныне на клирос.
Аввакум сел в алтаре и никуда не пошел.
Поп Ананьев, желая примирения, сказал, положа руку на сердце:
– Не кручинься ты, протопоп! Твой черед будет в понедельник, среду, пятницу. Тогда ты чти первую статью Евангелия и рассуждай.
– А ну вас! – закричал Аввакум, и слезы в голосе зазвенели. – Служите самоуправством, я пойду на паперти книгу читать. Поглядим, кого народ будет слушать!
Попы, осердясь, книгу Аввакуму не дали, и ушел он из церкви вместе с земляком Семеном Бебеховым.
17
Обида – беспамятливая баба. Ум у нее короток, а волосы до пят. Немудрено и задохнуться в роскошных кудрях, коли носа не догадаешься выставить наружу. Не помнит баба-обида, с чего дело пошло, с правды ли, с кривды. Мотает волосьями. Себя готова удушить, лишь бы и другим было противно.
Попы Казанского собора не сквалыжничали. Половину недели Аввакуму отдали своей охотой. А ведь он – пришелец. Так нет же! Хотел во всем наследовать Неронову. И наследовал.
Вдруг взбрело протопопу в голову служить в церкви Святого Аверкия ранее, чем приходил на службу поп Амвросий.
Поп Амвросий такому самоуправству удивился и стал церковь своим замком запирать.
– Ах, и церкви нам нет! – разгорелся яростью Аввакум. – Забыли, что ли, у Бога весь мир – храм!
И повел своих верных прихожан на широкий двор Неронова.
– Чем сушила не церковь?
Служил на сушилах заутреню и позвал на всенощную.
Пришло человек сто. В Казанском соборе пусто, а на сушилах у Неронова яблоку негде упасть.
Такого надругательства над своим храмом поп Иван Данилов не стерпел и донес патриарху на Аввакума.
