– Святейшему патриарху слава! – закричал петушком Втор-Каверза.
– Слава! Слава! – грянули приказные.
– Но уговор-то помните, – сказал Никон и пошел к выходу, весьма всем довольный.
Едва дверь за патриархом закрылась, Енот тихонько пополз с лавки и брякнулся на пол.
– Эй, поглядите! Что с ним? – крикнул Втор-Каверза.
– Помираю… Помираю, братцы, – прошептал Енот. – Патриарх, видно, убил меня.
Сказал и очень удивился сказанному.
Улыбнулся. Улыбка была виноватая: подгадил товарищам, застолье испортил.
9
Сильно пахло старым, немочным телом. Вошедший стоял в нерешительности, со света он пока ничего не видел, кроме бревенчатых стен да махонькой печки в углу, совсем игрушечной.
– Павел! Отец святой, ты ли? – раздался тихий, но радостный возглас.
Из-за печи с лавки поднимался навстречу гостю весь какой-то истончившийся, колеблемый воздухом белый старик.
– Стефан Вонифатьевич! – Голос у Павла Коломенского задрожал от жалости и отчаянья.
– Хвораю, – улыбнулся Стефан Вонифатьевич и сделал попытку наклониться под благословение, но его сильно качнуло. – Благослови, епископ.
– Ты бы на солнышко шел, Стефан, – сказал Павел, благословляя и усаживая болящего на лавку.
– Савватием меня зови. Я ныне – инок Савватий… На солнышко идти – мочи нет.
– А ты превозмоги себя. Солнышко – лучший врачеватель.
– Коли ты говоришь, чтоб шел, пойду. Тебя рад послушать. Ты – пастырь подлинный. Тебя Дух Святой возвел в архиереи. Иные через угодничество власть обретают. Живут по правилу: до Бога далеко. – И спохватился: – Тебе же на собор нужно! Отчего ты не на соборе?
– Душа попросилась прежде Никона тебе поклониться, Стефан Вонифатьевич.
– Савватий я.
– Отчего так все вышло? Зачем ты место свое быку уступил?
– Быку? – тихо засмеялся Стефан Вонифатьевич. – Не о себе думал, о государе.
– Вот ради государя и надо было постараться… – И осторожно спросил: – Не обижают?
– Спаситель и не такое терпел… Они бы, может, и рады обидеть, а все-таки стыдно. Монастырь сей у Красного холма во имя Зосимы и Савватия – основан на мои деньги, моим попечением. Ты бы шел на собор-то, гневить гневливого неразумно.
– Посоветуй, что делать… Никон даже символа веры не пощадил, одни слова меняет, другие вовсе выбрасывает.
– Сам сказал – бык. Пойдешь против – затопчет. Кому от того польза? Береги себя и многих убережешь от неистовства Никонова. Силой-то его теперь не одолеть, разве что лаской да смирением… Господи! Да не погубите же вы церковь нашу, превыше других стоящую в мире.
Торопливо покрестил Павла.
– Ступай! Ступай! Потом придешь, после собора. Неронов бы хоть унялся. Такие письма государю писал, аж страшно за него. Злое письмо. Все люди ныне злые. А ты злым не будь.
Расцеловались, всплакнули.
10
Собор начался всеобщим изумлением. Отныне священству предлагалось прославлять Господа Бога, попустившего своей волею «избра в начальство и снабдение людем своим сию премудрую двоицу, великого государя царя Алексея Михайловича и великого государя святейшего Никона патриарха».
Те, кто жил близко к Никону, ликовали, те, кто боялся Никона, ликовали пуще, чтоб не опростоволоситься, ликовали даже те, кто был патриарху врагом: ждали себе помилования за смиренность.
Далее собору представили подлинный греческий текст Константинопольского собора 1589 года, учредившего в России патриаршество. Перевод текста был зачитан.
Место, где говорилось о том, что все церковные новины подлежат искоренению и истреблению, было зачитано трижды.
– Сего ради, – обратился Никон к собору, – должен есть нововводные чины церковные к вам объявити.
Зачитал текст, подготовленный Арсеном Греком, и предложил вопросы для обсуждения.
Священство хоть и трепетало перед Никоном, облеченным ныне двойною властью, духовной и светской, однако посягательство на исправление текста «Символа веры» посчитало чрезмерно смелым.
Новая редакция предлагала опустить в восьмом члене символа веры слово «истиннаго», читать вместо «его же царствию несть конца» – «его же царствию не будет конца», вместо «рождённа, а не сотворённа» – «рождена, не сотворена», вместо «и во едину… церковь» – «во едину… церковь».
– Да как же можно извергнуть из символа святое слово «истиннаго»? – удивился соловецкий архимандрит Илия.
Ему разъяснил сам Никон.
– Мы ныне читаем, – сказал он, – «в Духа Святаго, Господа, истиннаго и животворящего»… Слово «Господь» в древнем греческом языке было и существительным и прилагательным. «Господь» переводилось и как «господственный», и как «истинный». Про то и «Стоглав» говорит: «Едино глаголати или Господи, или истиннаго». Одно слово было переведено обеими формами, превращая правильный перевод в ложный.
«Ишь, какой грамотей! – думал о Никоне Павел Коломенский. – Только ведь вся его ученость с чужой подсказки. Далеко такой умник может завести. Так далеко, что, пожалуй, обратной дороги не сыщешь».
Собор покорно выносил одобрение статьям, предлагавшимся на обсуждение. Наконец подошли к вопросу о поклонах в молитве Ефрема Сирина.
«Как он весь светится! – думал Павел Коломенский о Никоне. – Все ему подвластны, каждое словечко ловят с губ и тотчас исполняют. Светоч!»
Лоб у Никона блестел, гладкий, высокий, – кладезь знаний и святости.
«Дай ему волю, погонит всех, как баранов, куда греки нашепчут. В России русской церкви от русского же человека конец приходит. Впрочем, какой же он русский – мордва! Может, оттого и гонит под греков, чтоб унизить?»
И епископ Павел Коломенский встал и сказал:
– По вопросу о поклонах я не согласен. «Стоглав» составляли люди мудрые и достойные. Я верю их учености. Могу сослаться также на Максима Грека и многих иных учителей церкви. Выходит, что прежние греки были хуже нынешних. Этак мы всех старых святых обратим в невежд.
Никона плеткою по лицу огрели. Губы сжал добела, а глаза стали красные. Такому бы в Чингисханы.
За порогом Крестовой палаты епископа Павла взяли под белы рученьки, посадили в худую телегу – где только нашли этакую развалюху – и под сильной охраной, в цепях повезли прочь из Москвы. И увезли аж на Онежское озеро, в Палеостровский монастырь. Епископской кафедры лишили уже на следующий же день, заочно.
Не забыт был и соловецкий архимандрит Илья.
От соловецких владений ради нового, строящегося крестного монастыря был взят остров Кий, часть земель на побережье Белого моря, несколько солеварниц и семь пудов слюды.
