– Дойдешь, великий государь, до стана и залегай всем полком в оборону, – предложил легкий на слово и на решение Илья Данилович Милославский, второй воевода Дворцового полка.
– Не разумнее ли отойти на прежний стан? – вопросил царя и самого себя Борис Иванович Морозов. – Может статься, что и разумнее. От прежнего стана мы всего-то верст с десять прошли.
– Меня, старика, послушайте! – Никита Иванович Романов даже шапку снял от волнения, а может, для того и снял, чтоб сединами озадачить зеленую молодость. – Государю на войне не место. Мало ли что на войне бывает. Какой-нибудь заблудший полк выскочит хоть сейчас вот из кустов, и будем мы все в плену. Отступить надо назад, в Вязьму. Если король пожалует под Смоленск, то нас ему непросто будет достать, русские грязи всегда на стороне русских!
Тут Алексей Михайлович и встал в своем возке. Гневно встал, но со словом скорым замешкался. Постоял, помолчал, сел, а уж потом только молвил:
– День нынче пригожий. Бог нас в такой день не оставит. Спасибо вам, добрые мои бояре, за разумные советы. Знаю, печетесь вы о своем государе пуще, чем о себе. А все ж давайте поступим по первому сказанному здесь слову. Илья Данилович до стану, говорил, надо дойти. Вертаться, сами знаете, не к добру. Уж не будем, пожалуй, вертаться-то?
– Верно! – раздались голоса. – Вертаться нехорошо.
– Еще как нехорошо-то!
– Вот и поехали помаленьку вперед! – обрадовался государь согласию в боярах.
Полк тронулся в путь, а возле царя уже объявились Ботвиньев и Перфильев. Было им тотчас сказано: Ботвиньеву ехать в конец полка, торопить отставших, а Перфильеву – в голову, к Артамону Матвееву. Пусть Артамон со своим стрелецким приказом наиспешно идет на реку Колодню и узнает у самого князя Одоевского, нужна ли ему какая помощь.
И, словно бы забыв о всех всполошных тревогах, Алексей Михайлович позвал к себе в карету старичка. Старичок этот, милый праведник и постник, был в старые годы у турок в плену и вместе с войском неистового падишаха Мурада ходил воевать превеликий и прекрепкий город Багдад.
– Поначалу все над падишахом смеялись, – рассказывал старичок. – Пришли под город и хоть бы раз пальнули. Велел падишах траншеи рыть, а всю вынутую землю таскать на вал. Вокруг Багдада вторую стену поставили, земляную. Персы кричали нам со стен: спасибо, мол, была у нас одна стена, а ныне две стало. Только напрасно радовались. Покопали и потаскали мы землицы вволю, до кровавых мозолей, зато потом было просто. Поставил султан Мурад пушки на земляном валу и стрелял по городу не на авось… Турки воюют, себя не жалея. Верь не верь, но чего хочу рассказать, то видел своими глазами. – Старичок даже дотронулся до глаз. – Сам, государь-царь, видел я страшное то видение, и все видели, все войско, и турецкое, и персидское. Один янычар на стену залез, а ему голову-то и срезали… Как сейчас вижу, держит он свою голову рукой за волосья, а саблей кызылбашей, персов значит, рубит справа налево да слева направо.
– Диво! – сказал царь.
– Страшно злой народ в бою, – подтвердил старичок. – В жизни люди как люди, но в бою – упаси господи!
И тут старичок очень зорко поглядел на государя. Беленький, бороденка, как белое солнышко, во все стороны, кожа на шее, как на старом сапоге, обвисла, потрескалась, а глаза – живут, играют.
– Вот скажи мне, великий царь! Был я, значит, в самых что ни на есть басурманских странах. Наслушался, как муэдзины кричат: «Алла бесмела!» Вот скажи: отчего это вера у них – ихняя, а святые-то – наши! В городе Дамаске, в самой что ни на есть мечети, покоится голова Иоанна Крестителя. Уму ведь непостижимо! Посреди мечети домишко каменный, а в нем за зеленым пологом, в зеленом гробу – усекновенная голова… И в том же самом граде, в небольшой совсем церквушке – но уж, слава богу, православной! – уверовал, прозрел, крестился сам апостол Павел… Как же это, великий государь? Святость наша, а володеют ею – они. Нехорошо!
– Нехорошо! – согласился государь и вздохнул.
Старичок тотчас и подбавил заботы:
– Думаю, все беды наши оттого и проистекают, что все мы, грешные, от святых мест отвержены… Сам ты, может, и не знаешь, а патриарху Никону про то Богом открыто. Спросил бы ты у него, будут ли те святые места нашей вере отданы али так, как есть, навеки останется?
Государь еще раз вздохнул.
– Нам бы, господи помилуй, свою бы землю вернуть. Коли возьмем Смоленск, великий камень с души моей спадет. Моему батюшке счастья в том деле не было. А город-то – уж такой русский! Царь Борис еще стены-то возводил – Россию оборонять.
– Выходит, царь Борис крепкие стены поставил на наши же, русские головы!.. – удивился старичок.
– Не было ему счастья. – Алексей Михайлович перекрестился. – Помолись, старче, за мою, государскую, удачу, добре помолись.
– Помолюсь! – охотно согласился старик. – Уж ради тебя-то лба не пожалею.
Царь со старцем калякал, а Никита Иванович Романов изливал наболевшую душу Федору Михайловичу Ртищеву. Говорил злое, с явным умыслом. Ртищев – царев стольник, уж непременно перескажет услышанное.
– Молодость непутевая! – ворчал Романов. – Ну, скажи, Федор Михайлович! Ты тоже человек молодой, однако ж степенный. Разумно ли подвергать риску династию, царство, весь православный мир? Случись что с нами, кто постоит за Россию, за святую церковь? И так ведь большая часть православных под Магометом да под папой!.. Я потому так говорю, что всегда был государю опорой и его ходатаем. Кто к толпе убивцев на Красную площадь выходил? Никита Иванович – другого смельчака не сыскалось.
– Государь тоже выходил, – сказал Ртищев.
– И государь выходил! Потому и беспокоюсь: больно смел! Разве я против того, чтоб идти и взять у латинян проклятых наш православный Смоленск? Не против! Не противник Никита Иванович умному делу, но ведь умное-то дело нужно и вершить умно… С русским ли войском короля воевать? Войско сначала надо бы обучить да вооружить. Ведь у поляков-то одни гусары чего стоят, крылатая их конница! Пустят на стрельцов – и будет красная капуста… Нет, ты сначала обучи войско, в броню одень, оружие какое следует дай, а потом с Богом – воюй.
– Прости меня, грешного, Никита Иванович, – сказал Ртищев, опуская глаза, – я в ратном деле не сведущ. Однако ж думаю, сила войска не в одной только выучке. Есть еще время, которое для одних бывает сильным нынче, а для других – завтра. Для польского короля «нынче» – слабое время. Хмельницкий и тот его потеснил.
Лицо у Никиты Ивановича стало надменным, скосил глаза на Ртищева, головы не повернув.
– Тоже умник! Ну и ступай к своему… Ужо погляжу, как, штаны теряя, бежать будете. Ох и посмеюсь же я тогда над вами, а потом и поплачу. И прежде всего над собой: не умел умников на ум навести.
3
Пророчество старшего из Романовых, однако, не сбылось. 28 июня государь со своим государевым полком стал под Смоленском в Богдановой околице.
