– Всеволожские? – спросил Борис Иванович самого себя и услыхал:
– Всеволожские.
Он подошел к Анне Петровне, поднял ее с полу.
– Я тебя награжу! До конца дней своих будешь благодарить, но сделай что-нибудь.
На белом лице Анны Петровны сверкнули капельки пота.
– Послужу тебе.
– Будь добра, – прошептал Борис Иванович, улыбаясь растерянно и жалко.
Хитрово повернулась, чтоб идти.
– Погоди!
Он вышел первым и объявил счастливым сладким голосом на весь приказ:
– С избранницей! Ступайте все по домам веселиться. Государь Алексей Михайлович назвал невестой Евфимию Федоровну Всеволожскую.
Анна Петровна радостно кивала головой, подтверждая радостные слова Бориса Ивановича.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
1
Снег падал густо, а не теплело.
«Суровая зима – жаркое лето», – думал Борис Иванович Морозов.
Сказавшись больным, он не ездил в приказы, но дела от себя не отставил: дьяки приносили ему грамоты, столбцы, и он все читал, обо всем знал, и не только – как оно есть, но и как оно будет.
Перед Борисом Ивановичем лежало дело Тимошки Анкудинова, а думал боярин о прежнем царе, о Михаиле Федоровиче.
«Неразгаданного ума человек! – думал о царе Борис Иванович. – Слушался бояр, как ребенок. Ничего-то сам никогда, кажется, не решил, но, что бы там ни говорили, своего добился. Остались Романовы в царях.
Алеша тоже характером слабоват. Смышлен, как не смышлен! С пяти лет читать научился, в семь – писать. В девять знал церковное пение не хуже священника. Ему бы настоятелем, а он – царь…»
– А уж так ли я знаю Алешеньку? – спросил себя вслух Борис Иванович. – Он ведь тоже Романов. Пока все хорошо – и вы, бояре мои ближние, хороши. А плохо будет – вам и отвечать своими головами, потому все от вас. Вы правили.
Борис Иванович досадливо шевельнул бровями и заставил себя читать Тимошкино дело. Некий друг московского престола сообщал, что польский король Владислав объявил Тимошку Дмитрием – сыном царевича Дмитрия.
– Тьфу ты! – плюнул Морозов; дела давно минувших дней.
Перекрутил бесконечную ленту бумаги. Нашел последние вести. Из Царьграда писали, что русский посол Телепнев умер и что Тимошка из Туретчины убежал.
Борису Ивановичу вспомнился было Лазорев, но, себе на удивление, боярин отшвырнул от себя Тимошкино дело.
– На кой мне черт все это сдалось!
Нет, ни о чем другом, кроме царских смотрин, не мог думать Борис Иванович. Ведь в таком деле промахнулся! И никак теперь того дела не поправить.
Чугунная тоска прищемила сердце Бориса Ивановича.
– Господи! Только гляди да гляди!
Семена Шаховского свалил, Шереметевых свалил. Стрешневы, как тесто, пучатся, а теперь Всеволожские полезут из щелей, тараканий выводок!
И вдруг подумал: а ведь того, кто замешан в таинственную историю убиения царевича Дмитрия, тоже звали Борисом.
И новый всплеск тоски: думал про все это. Тысячу раз думал.
– Освободи мою голову, господи!
2
В комнату, распустив полы кафтана, вбежал управляющий имениями Моисей.
– Царь приехал!
– Шубу! – крикнул Морозов, выбираясь из-за стола, на бегу просовывая руки в рукава и натягивая боярскую шапку. Государя за воротами надо встречать.
В глазах Алексея Михайловича зайчики кувыркались. Собирает губы, чтоб чин соблюсти, а они растягиваются от уха до уха. Кинулся к Борису Ивановичу, не дожидаясь приветствий, поцеловал, шепнул ему на ухо:
– С Матюшкиным Афонькой на женскую половину лазили. Полный подол Евфимушке пряников насыпали. Она обмерла от страха, а мы ей в оконце потайное показались. Уж так хорошо смеялась Евфимушка! А зубы у ней – как снег под солнцем. Жени ты меня, Борис Иванович! Поскорей ты меня жени. Люблю несказанно Евфимию Федоровну.
Морозов засиял ласково глазами:
– Да уж считай, что женили. День назначен, недельку всего и подождать.
– Когда ж она проскочит, неделька! Заходить уж к тебе не буду, не посердуй. Радостью приезжал к тебе поделиться. В поля мы с тестем собрались, на лисиц поохотиться.
– Смотри не заморозься! Велел бы крытый возок заложить. Хочешь, мой возьми! – говорил Борис Иванович, а сам цапнул глазами Рафа Всеволожского, стоявшего возле санок.
– Ах, Борис Иванович! Ах, Морозов ты мой милый! Ничего со мной не содеется дурного.
Борис Иванович по-отцовски, чтоб Раф это видел, благословил своего воспитанника, подошел к саням. Всеволожский, высокий, узколицый, с собачьими, пылающими изнутри глазами, поклонился почтительно Борису Ивановичу, но глаз не опустил.
– За рыжими шубами? – спросил его Морозов.
– Люблю погонять. Особенно огневку. Так и летит по снегу-то! – настороженно, но уже дружески заулыбался Раф.
– То-то мне говорят: Москва ноне порыжела! – улыбнулся широко и ласково Морозов.
У Рафа мочки ушей набухли фиолетовой кровью.
– Черно-бурых лис ни под Москвой, ни в Касимове у нас не водится, – сказал тихо, с достоинством.
– С богом! Ни пуха ни пера! – весело махнул рукой Борис Иванович сановным охотникам.
3
– Моисей! – позвал Морозов, воротясь в свою комнату. – Моисей, мне нужна твоя наука.
– О господин мой! Я провожу дни мои в усердных трудах, и каждое твое поместье дает теперь двукратный доход. Я хочу забыть о старом…
– Мне нужна твоя наука, Моисей.
– Повинуюсь, господин! – Управляющий поклонился. – Возьми, господин, меня за руку.
Моисей засучил рукав кафтана и подал боярину голубоватую свою руку, – видно, никакие харчи не могли избавить чародея от худобы. Морозов взял большой белой рукой холодное запястье и как бы притаился.
– Думай! – приказал Моисей; на висках его набухли жилы. – Думай. – Струйки пота поползли по его длинному лбу. – Позволь мне удалиться, боярин, к себе. Я принесу тебе ответ.
– Ступай. Да скажи, сколько ждать тебя?
– Не больше получаса, господин.
Через полчаса Моисей вошел в комнату боярина.
– Ну, чего? – спросил Морозов.
– Тебе поможет женщина. Тебя возвысит женщина, но все здание, тобою возведенное, разрушит женщина.
– Разрушит, говоришь?
– До основания, господин.
– Но сначала поможет?
– Поможет, господин.
– Ну и ладно, коли поможет. Разрушит-то не теперь же?
