Москва жила по-прежнему.
Неделю назад, 22 апреля, царь объявил «службу всей земле». Одним дворянам надлежало ехать в Яблонов, Белгород, Ново-Царёв. Другим без мешканья – в столицу.
Указ города не переполошил. О татарском набеге и не судачили почти: то ли будет, то ли нет, а коли будет, остановят, не допустят до Москвы. Судачили о Петре Тихоновиче Траханиотове. Он 23 апреля справил новоселье. Такие палаты отгрохал – боярам иным на завидки.
Неделя прошла, а все еще вспоминали о пирах судьи Пушкарского приказа. Один пир для бояр закатил, другой – для своих приказных. Для приказных пир у судьи – разоренье. К начальству без подарка прийти никак нельзя. Да на подарок еще и поглядят, если не дорог – побить могут. И уж тогда места ни в каком приказе не сыщешь.
– Растуды нашего пушкарского начальничка! Как татарин, на пиру своем разорил! – кричал писарек, горько запивший после сладкого меда за столами Петра Тихоновича. Уже по пояс голый, в исподниках, он размахивал зелеными портами и вопил на весь базар: – Да купите же! Чем скорее купите, тем скорее пить брошу. Бог вас наградит. Да растудыт вашу! Хорошие порты. Сам Траханиотов стянуть зарился!
Из толпы вынырнули два дюжих молодца, отмолотили ярыжку палками, приговаривая:
– Царь браниться не велит! Грамотный! Сам небось бумагу строчил!
Старший брат дотянул Савву за руку: уходить, мол, нужно – противно!
Перешли в меховые ряды, но и сюда люди Плещеева нагрянули. Так и цапают глазами человека. Подошел один к молодому купцу, встряхнул черно-бурую лису, спросил у товарища своего:
– Хороша лисонька?
– Очень даже хороша! – похвалил купец свой отменный товар.
– А коли хороша, получай! – И подьячий положил на прилавок сеченный пополам талер.
– Смеешься ты, что ли? – удивился купец.
– Скажи ему, смеюсь я или как! – обратился покупатель к своему товарищу.
– Нет, он не смеется, – объяснил товарищ, расплываясь в улыбке.
– Да я караул закричу! – взъерепенился купец и тотчас получил удар по голове.
Ударили палкой, больше для острастки. Купец выхватил шестопер и увидал, что к нему идет медленная прекрасно вооруженная дружина, а впереди дружины – сам Плещеев.
– Сколько стоит весь твой товар? – спросил Плещеев купца.
– У меня товара на шесть сотен. Помогите! Подошли – взяли лучшую лису, по голове ударили.
– А ты сразу за шестопер! Смертоубийство хотел учинить? В тюрьму его!
– Смилуйся, боярин! Не хотел я смертоубийства… Возьми что твоей душе угодно, только избавь от ямы.
– Бога за меня моли, – сказал Плещеев, забирая шестопер и окидывая глазами товар. – Все тут моей душе угодно. Все!
Люди Плещеева вошли в лавку и забрали меха до последнего хвоста.
Савва, как увидал Плещеева, потянул брата, чтоб увести от греха. Но брат тоже увидал Леонтия Стефановича и с места не тронулся. Стоял серый, как трава у дороги.
«Господи! – воскликнул про себя Саввушка. – Господи, пронеси! Наголо кудри остригу – пронеси!»
Но Плещеева не пронесло. Он остановился вдруг возле пирожников, взял три пирожка, достал денежку и положил ее в одеревенелую ладонь Саввы.
– Вкусные пирожки! – сказал Плещеев. – Втор-Каверза, попробуй-ка.
И каждый из свиты земского судьи купил по три пирожка и заплатил! Ушли. Савва вытер кулаком, полным денежек, мокрый лоб.
– Да пошли же ты! Пошли! – тянул он старшего брата. – Все равно кончились пирожки. А мне на Вшивый базар теперь нужно.
Старший брат удивленно поглядел на Савву.
– Боялся я, что кинешься на них! Вот и дал зарок: коли пронесет – кудри состригу.
Старший брат пригнул Саввушкину голову – перерос его парень, – к груди прижал, а потом и поглядел в ту сторону, куда ушел Плещеев. Черными стали светлые его глаза.
5
Вшивый базар помещался под открытым небом возле Посольского приказа. Потому и Вшивый, что здесь стриглись. Проскочи по площади конница – не услышишь. Идти мягко, словно под ногами трясина. Никому и в голову не приходило подмести площадь.
Капитан Иноземного приказа Юрий Вынброк, недавно прибывший в Москву, с удивлением и опаской ступал по этой необыкновенной площади. Капитан бежал от Кромвеля. В Англии бушевала гражданская война. Вынброк успел повоевать против Кромвеля, за Кромвеля, опять против Кромвеля и теперь наслаждался миром сказочного Московского царства.
Капитан остановился против цирюльника, который, не жалеючи, оболванивал Савву.
– Тебя тоже постричь? – спросил цирюльник капитана. – Я вижу, ты человек сообразительный. Лучше подождать маленько, чем стричься у тех, кто и ножницы-то держать как следует не умеет.
Вынброк русского языка не знал и ответил улыбкой.
– Из какого царства к нам? Из Свейского? Из Голландии? Из Шотландии? – спрашивал словоохотливый цирюльник, глядя на капитана и прихватывая ножницами ухо клиента. – Ну, парень, и волосы у тебя! Только ножницы тупить.
– Ухо отпусти! – закричал Савва.
– Чего орешь? – рассвирепел цирюльник. – Чай, не отрезал!
Савва потрогал ухо – крови не было. Вынброк беззвучно хохотал.
– Вот, учись! – показал на иноземца цирюльник. – Смеется, а не слыхать. Ты из Франции, что ли, драгун? Из Бранденбурга?
– Инглэнд! – Вынброк догадался, о чем его спрашивают.
– Ингла! – закивал головой цирюльник и прихватил ножницами другое ухо.
Савва рванулся, но цирюльник обнял его и не пустил.
– У меня не убежишь! Сиди! Я не то что другие, работу до конца довожу.
Савва, может быть, и не дал бы закончить работу, но, глядя на хохочущего инглэнда, он вдруг сообразил: «Ведь этак вот можно имя братово узнать. Привести брата в церковь, и пускай поп говорит все имена подряд, пока безъязыкий знак не подаст!.. Два года по монастырям странствуем, а до такого не додумался».
Заиграла солдатская труба. Вынброк удивился и, придерживая шпагу, побежал к Иноземному приказу.
По Вшивому базару проехали глашатаи, звали народ на Красную площадь смотреть казнь холопов, ударивших государю челом о свободе.
Цирюльник все еще стриг бедного Савву, когда по базару, как метла, прошли люди Плещеева, погнали народ на Красную площадь.
6
Подьячие на все четыре стороны читали в толпу царский указ: семьдесят холопов-челобитчиков были помилованы, смертную казнь государь заменял им ссылкой в Сибирь. Но шестерых заводчиков поставили на Лобное место.
Место казни было оцеплено драгунами, и в их начальнике Савва узнал Лазорева. Только не тот это был час, чтоб встрече радоваться.
