Но пусть женщины не думают, что все их чувство долга, прилежный труд в подобающей им сфере, у домашнего очага, дает им что-либо в глазах закона. Женщина, защищающая детей от жестокого или безрассудного отца, не имеет ни единого шанса взять их с собой, если решит спасаться бегством. Такой мужчина может заявить, что женщина, покинувшая его дом, недостойна не только заботиться о его детях, но даже видеть их — детей, в которых вся жизнь матери, — хотя бы у нее от горя разорвалось сердце. Под сладкими рассуждениями о святости домашнего очага, под пустыми словесами, воспевающими мудрость материнства, кроется жестокость. Действительно, если мужчина — хозяин, сын хозяина — воспользуется своим положением и обольстит молодую женщину, не женившись на ней, в глазах закона она одна несет ответственность за благосостояние своего несчастного дитяти. Но если мать замужем и по какой-то причине ушла от мужа, с этого момента она лишается всяких прав матери.
Чем больше распалялась миссис Метли, тем недоверчивей Элси воспринимала ее слова. Конечно, миссис Метли была права, но она слишком горячилась. Элси не хотела смотреть, как горячится миссис Метли. Ведь у четы Метли точно не было детей.
Элси вспомнила свою мать. Она работала. У нее были большие способности к своему ремеслу, но от воздуха печей она болела. Она старалась создать домашний уют. На подоконнике стоял горшок с геранью. На стене висела минтонская тарелка (второй сорт). Вся семья знала, что это значит. Они респектабельны. Кое-как цепляются за респектабельность. Элси подумала, что, пожалуй, не возражала бы, чтобы ее заперли в золотой клетке буржуазного дома — она потратила столько усилий, чтобы создать подобие домашнего очага в Пэрчейз-хаузе, не столько от стремления к уюту, сколько от сильной нелюбви к безалаберности, хаосу, неустроенности; женщины Фладдов эту нелюбовь не разделяли. А от разговоров о том, что могли или чего не могли делать или хотеть женщины, Элси становилось не по себе. Она хотела ботинки и пояс и получила их. Она хотела… хотела… хотела… жить. Но ее начинало раздражать, что она так мало думает. Если бы она проводила ночи за книгами, кем она была бы сегодня? Она подняла голову в броской шляпе, чтобы разглядеть сидящих на помосте женщин, которым желание думать и недовольство жизнью помогли столь многого добиться. Элси увидела, что темный взгляд Герберта Метли обращен на нее. Едва заметная улыбка пряталась под нитями усов, в уголках умных глаз. У Элси кровь прилила к лицу. Она опустила глаза, как ей ни хотелось выдержать этот взгляд. Она коснулась стрелы красного пояса. Герберт со своего места не мог видеть ее руки.
Третьей выступала миссис Генриетта Скиннер, фабианка. Она храбро и откровенно говорила о торговле белыми рабынями. Она с похвалой отозвалась о Джозефине Батлер, чье мужество привело к отмене Законов о заразных заболеваниях, и об У. Т. Стеде, чья — возможно, чересчур сенсационная, но все же действенная — статья обличила торговлю девочками-девственницами и заставила парламент поднять «возраст согласия» до шестнадцати лет. Элси подумала, что миссис Скиннер похожа на пирог с оборочками — круглая голова под круглой «деревенской» соломенной шляпой сидела на холмике тела, прикрытого платьем-либерти, которое свисало бронзово-зелеными складками, как чехол. Кисти рук у миссис Скиннер тоже были маленькие, бледные и пухлые. Она иллюстрировала наиболее шокирующие пункты своего доклада, пронзая воздух очень точными движениями, словно разя кинжалом. Она сказала, что не будет извиняться за использование слов, которые общество привыкло стыдливо заменять эвфемизмами и намеками; эти эвфемизмы и намеки сами являются частью угнетения и зла, упоминания о котором позволяют избежать. Она будет говорить о проституции; она будет говорить о венерических болезнях; она будет говорить о телесном вреде от грубых и ничем не оправданных медицинских осмотров, которым подвергаются женщины. Она выразила надежду, что никто из присутствующих не сочтет нужным покинуть зал, услышав о подобных вещах. Невежество убивает. Мужчины — мужья и отцы — ради утоления того, что они считают «естественными» порывами и нуждами, заражаются от больных женщин и передают эти болезни не только другим так называемым падшим женщинам и девушкам — и даже детям, которых продают и покупают с сертификатом девственности, — но и собственным невинным, ничего не ведающим женам и грядущим поколениям — младенцу-сыну в колыбели, дочери, баюкающей куклу в детской. И никто не предложил подвергать этих мужчин медицинскому осмотру. Немыслимо даже предложить такое.
А кто же эти «падшие женщины»? При этих словах представляются коварные создания, которые раскрашивают себя румянами и хной, умащивают себя экзотическими благовониями, показывают хорошенькую щиколотку и сводят невинных мужчин, обуреваемых естественными потребностями, с пути истинного. На самом деле это зачастую девушки-работницы и матери-работницы; они не могут прокормить своих детей на заработок из потогонной лавочки; их мужья в результате несчастного случая не могут поднимать тяжести, махать киркой и лопатой. Это девушки-служанки, соблазненные хозяином или хозяйским сыном; когда оказывается, что они ждут ребенка, их выбрасывают на улицу без рекомендаций. Мужчины должны обуздывать свои порывы или нести ответственность за последствия.
Помона сжала руки на коленях, словно защищаясь. Она слегка дрожала, хотя на лице читалось только отстраненное внимание, как у школьника в классе, когда он на самом деле думает не об уроке, а о чем-то другом. Элси перестала прислушиваться к собственному телу и начала думать о Помоне. Что с ней сделали? Что именно она знала? Чьи белые ноги сгибались и раздвигались на фарфоровых сосудах? Позировала ли она, или он угадывал? Элси не хотела этого знать. Но она не думала, что он лепил наугад. На миг она представила себе его пальцы за работой. Она вспомнила семьи в Берслеме, где все знали, что чей-нибудь маленький братик или сестричка — на самом деле сын или дочь, рожденные от брата или отца. Там все спали рядом — тело к телу. Здесь у Элси была своя кровать, где она ворочалась, пожираемая беспредметным желанием. Жалела ли Элси Помону? Она не хотела ее жалеть. Она хотела. Хотела. Элси не верила, что кто-нибудь когда-нибудь по правде желал Этту Скиннер, а в таком случае что вообще могла знать Этта? Элси поглядела на профессора Скиннера, на его красивый профиль в пыльном свете, и подумала: а у него бывают такие порывы? Что он тогда делает? Неужто сжимает в объятиях этот круглый холмик плоти? Она разгладила юбку на бедрах.
Члены клуба мисс Дейс приготовили для докладчиков и зрителей холодный ланч с разными салатами. Элси проголодалась. Она решительно двинулась к столу, где стояли тарелки и чашки, в сопровождении Помоны, которая цеплялась за Элси, словно один магнит за другой, и шла за ней по пятам так близко, что едва не спотыкалась о ее ноги. Их заметил Фрэнк Моллет и сказал, что очень рад их видеть. Он спросил, услышали ли они что-нибудь полезное за утро, и Помона сдавленным голосом сказала: «О да, очень полезное». «А вы?» — спросил Фрэнк у Элси. «Да, полезное», — повторила она за Помоной, пытаясь сообразить, чем именно утренние речи могли быть ей полезны. Фрэнк улыбнулся. Он сказал, что мир был бы гораздо лучше, если бы больше женщин активно интересовалось этими вопросами.
Элси сказала:
