— Филипп, что вы здесь делаете? Что вам надо?
У него был насмешливый вид.
— Сегодня у меня рождается сын. Неужели вы думаете, что это совсем не интересует меня?
И, хотя она не понимала смысла этих слов, они успокаивали ее своим звучанием.
— Спокойно, спокойно, моя дорогая… Все идет хорошо. Смелее, радость моя…
«Впервые он ласкает меня, — думала Анжелика. — Те же слова он, наверное, произносит, когда рожают его любимые суки и кобылы». Меньше всего в эту минуту Анжелика желала помощи именно от него, но все же Филипп не переставал удивлять ее.
Когда наступил критический момент, Анжелика, почти теряя сознание, вновь устремила взгляд на Филиппа.
— Не бойся, — повторил он. — Вот теперь уже совсем ничего не бойся.
— Мальчик! — сказала повитуха.
Анжелика увидела Филиппа, который, вытянув руки, держал красный комочек, завернутый в простыни, и кричал:
— Это мой сын!
Ее перенесли на раздушенные простыни кровати, специально перед этим разогретые. В полудреме она увидела Филиппа, склонившегося над детской колыбелью.
Только тогда, когда Анжелика впервые взяла малыша на руки, она поняла, что означает для нее это живое существо. Она смотрела на ребенка как на плод предательства, смысл которого она не понимала.
— Я больше не твоя жена, Жоффрей, — прошептала она.
А может быть, она сама хотела этого? Она расплакалась.
«Ваша любовь, Жоффрей, уплывает от меня по течению реки. Навсегда! Как тяжело думать об этом… навсегда… Вы стали призраком даже для меня».
Филипп больше не проявлял к ней интереса. Теперь, когда она выполнила свой долг, она ему больше была не нужна. К чему надежды? Она никогда не поймет его. Как это сказала о нем Нино: «Он дворянин до мозга костей. Для него важнее всего вопросы этикета. Он не боится смерти, он боится грязного пятна на шелковом чулке. Он будет умирать одиноко, как волк, но ни у кого не попросит помощи. Он принадлежит королю и самому себе».
Глава 11
Мадам де Совиньи сообщала в письме к мадам дю Плесси последние дворцовые новости:
«Сегодня в Версале король открыл бал с мадам де Монтеспан. Мадемуазель Лавальер была там, но не танцевала. Королева, оставшаяся в Сен-Жермене, была забыта…»
Традиционные визиты к молодой матери проходили в отеле дю Ботрэн с необыкновенной торжественностью. Те знаки внимания, которые король и королева проявили к этому отпрыску рода дю Плесси, вынудили чуть ли не весь Париж появиться в отеле дю Ботрэн.
Гордая Анжелика выставила напоказ сундук, обшитый голубым шелком с королевскими лилиями, — подарок королевы. В нем были отрезы на платья, плащ с капюшоном из тафты, детские вышитые нагруднички с отделкой и другое приданое. Король прислал два блюда из позолоченного серебра.
Месье де Жествре, главный дворецкий их величества, сам привез их подарки молодой матери вместе с наилучшими пожеланиями. Все эти знаки внимания со стороны царствующих особ отнюдь не противоречили этикету — жена маршала Франции заслуживала их.
Пришла и мадам Скаррон. Она улучила момент, когда Анжелика была одна, и принялась болтать с ней. Молодая вдова была отличной собеседницей. У нее был спокойный нрав, она обычно ни на кого не сердилась и не дулась. Анжелика не удивилась, когда узнала, что мадам Скаррон состоит в тесной дружбе с Нинон де Ланкло. Несмотря на свою бедность и привлекательность, мадам Скаррон не имела долгов и любовников. Тем не менее она подавала королю прошение за прошением с просьбой о помощи. Но ни одна из ее просьб не была удовлетворена. И, наверное, именно по причине ее бедности.
— Не люблю приводить себя в качестве примера, — говорила она Анжелике. — Но я или сама, или через друзей подала королю больше тысячи прошений.
— И каков же результат?
— За исключением небольших подарков, да и то уж очень давно, я не получала ничего для облегчения моих страданий. Но я не сдаюсь. Я уверена, что в конце концов добьюсь своего.
— Чего же именно?
— Успеха.
Анжелика решила извлечь и для себя пользу из разговора с мадам Скаррон.
— Вы приподняли передо мной завесу над многими тайнами, но думаю, что при дворе их еще больше. У меня, например, есть предчувствие, что мой муж плетет целую сеть интриг против меня.
— Ваш муж сущий ребенок в глухом лесу. Он знает все, что происходит, ибо очень долго находится при дворе, но он ни во что не вмешивается. Плохо лишь то, что вы очень красивы.
— Но как это может повредить мне? Кому это противопоказано? При дворе есть женщины более красивые, чем я. Не надо мне так льстить.
— Кроме того, вы слишком… безразличны.
— В самом деле, — сказала Анжелика как бы сама себе. — То же самое говорил и король.
— Вот видите! Вы не только одна из самых красивых женщин при дворе, но еще поставили себя вне его.
Анжелика подумала, что мадам Скаррон никогда не окажется в числе ее врагов, и пожалела, что повторила слова короля, причинив ей тем самым нежную боль.
— Франсуаза, утрите слезы. Вспомните предсказание подмастерья. Считайте, что у вас выигрышная карта, которая поможет вам выиграть партию.
— Вот еще что, — сказала мадам Скаррон, — тот, кто находится при дворе, не может быть нейтрален. Вы должны примкнуть к той или другой партии. Вы еще не решили, с кем быть, — с нужными людьми или с пустышками, с беззаботными бабочками или правильно мыслящими?
— О чем вы говорите?
— Я говорю об истинно верующих. Настоящего бога надо искать не в наших молитвенниках, а в глазах справедливости, которая выносит свои приговоры.
— И все-таки я не понимаю вас.
— Разве Зло не носит маску, и не Князь ли тьмы бывает на балах при дворе?
— Так вы советуете мне выбрать между богом и дьяволом?
— Именно так, — спокойно сказала мадам Скаррон.
Она поднялась и взяла плащ и веер, который она никогда не раскрывала, так как он был дырявый. Затем поцеловала Анжелику в лоб и тихонько удалилась.
Произошло нечто ужасное! Красное лицо Барбы высунулось из-за полога кровати. Она уже некоторое время была здесь и, проводив мадам Скаррон до двери, вернулась. Глаза у нее были испуганные. Анжелика лежала, погруженная в мысли, и Барба решила говорить напрямик.
— Мадам, случилась страшная беда!
— Что там еще?
— Пропал наш маленький Шарль-Анри.
— Какой Шарль-Анри?
Анжелика еще не привыкла к полному имени своего новорожденного: Шарль-Анри де Мирамон дю Плесси де Бельер.
— Ты говоришь о моем мальчике? Разве нянька не знает, куда его положили?
