Фили расстроился по двум причинам. Президент не сказал, зачем ему это понадобилось. И, второе, приходилось влезать в «Больничную палату», самое рейтинговое шоу.
Вашингтон забурлил. Возникла необходимость дополнительно привлечь телефонных операторов. Посыпалось много неприятных частных звонков от граждан, требовавших, чтобы президент не выставлял свою кандидатуру на выборы. Я проинструктировал операторов, чтобы они не вступали в переговоры с противниками президента, но записывали имена его приверженцев. Мне казалось, что президенту будет приятно получить длинный список своих почитателей. Список оказался не таким, как мне хотелось бы, но все же достаточно длинным.
На следующий день «Пост» вышла с заголовками:
ТАКЕР В ЭФИРЕ
НЕ ИСКЛЮЧЕНО, ЧТО ОН СНИМЕТ СВОЮ КАНДИДАТУРУ
Более осторожная «Нью-Йорк таймс» объявила:
ВАЖНОЕ СООБЩЕНИЕ ПРЕЗИДЕНТА
МНЕНИЯ РАСХОДЯТСЯ
БЕЛЫЙ ДОМ ОПРОВЕРГАЕТ СЛУХИ О НАМЕРЕНИИ ПРЕЗИДЕНТА ОТКАЗАТЬСЯ ОТ ВЫБОРОВ
– Ужасно, – сказал Фили.
Мне позвонил вице-президент Рейгелат, который на самолете № 2 военно-воздушных сил летел из Зимбабве в Лагос.
– Вам не кажется, что в сложившихся обстоятельствах мне необходимо быть дома?
– В каких обстоятельствах?
Он был удивлен моим вопросом не меньше, чем я – его.
– Ну, учитывая, что ноябрь…
Линия была открытой, и никакие вольности в разговорах не допускались.
Я уверил его, что нет нужды возвращаться, ведь он занят очень важным делом – представлением президента за рубежами нашей страны. И даже сказал, будто бы президент упомянул его имя на недавнем совещании в Овальном кабинете. Такие сообщения всегда радовали вице-президента.
И все же, что именно задумал президент, не было известно ни мне, ни Фили. Президенту Такеру и прежде случалось удивлять нацию. Такое было в Бойсе, когда он провозгласил его безъядерной зоной, и в 1988 году в Нью-Гемпшире, когда он призвал укротить кислотный ветер, а уж отдав Мексике ее бывшие 180 000 квадратных миль, он в совершенстве овладел искусством политической паузы. Я считал, что он все-таки пойдет на выборы. Конечно же, это расстроит миссис Такер, но мы как-нибудь справимся с ее чувствами, когда дойдет до дела.
Потом позвонил Чарли Манганелли. Я приготовил жилетку (фигурально говоря), ожидая, что он опять будет жаловаться на президента, самолично занимающегося своей речью.
Так и было. Чарли не скрывал ярости. Шестьдесят миллионов человек будут слушать, «как он трахает грамматику». И все в таком же духе. Наконец Чарли успокоился. Он сказал нечто такое, что пробудило мое любопытство. Один из его сотрудников докопался, что Бетти Сью Сковилль заказала копию речи, произнесенной Эдуардом VIII, когда тот отрекся от престола.
– А, как вам это? – спросил Чарли.
– Не знаю, – сказал я, стараясь потянуть с ответом и быстро перебирая в уме варианты. – Президента всегда интересовал период между двумя войнами в английской истории.
– Чертовщина.
Пора было заканчивать разговор. Я извинился, сказав, что мне нужно срочно уходить, но сначала взял с него обещание никому ничего не рассказывать. А сам поспешил выложить новость Фили. Тот удивился.
– Чью речь?
– Эдуарда VIII, невежественный вы человек. Того, который променял корону Англии на любимую женщину.
Тут до него дошло.
– Господи Иисусе!
Я попросил его никогда больше не упоминать имя Господа всуе. Мне не нравится мелочная придирчивость, но такое я спускать не люблю.
Фили забарабанил костяшками пальцев по столу.
– Я только что купил кондоминиум в Александрии, – сказал он.
Если честно, то я тоже был не рад.
– Уверен, народ оплачет ваши жилищные расходы, – съязвил я. – Как вы можете думать об этом сейчас?
– А вам известно, сколько я плачу? Девятнадцать процентов…
– Сейчас не до ваших платежей. Надо что-то предпринять.
Он согласился, однако ни он, ни я не могли ничего придумать.
В то утро мы несколько раз заглядывали к президенту и спрашивали, не нужна ли ему помощь в работе над обращением к нации. И каждый раз взмахом руки он отсылал нас прочь.
Незадолго до двенадцати часов Фили позвонил мне.
– Я спросил его, когда можно будет прочитать текст. А он ответил: вам незачем его читать. Тогда я сказал, что ладно, мол, но ведь нужно набрать его для телесуфлера. Он ответил, что сам об этом позаботится. Герб, он темнит, и мне это не нравится.
Я позвонил Бетти Сью и прямо спросил о речи Эдуарда VIII и речи президента. Оказалось, все правда. И телесуфлер ему доставили в Овальный кабинет. Он собирался сам набирать текст.
– Вы уверены?
– Да. Он сказал: «На сей раз не будет никакой утечки».
– Бетти, но ведь он не умеет печатать.
– Хотите ему об этом сказать?
– Нет, – ответил я и положил трубку.
На ланч мы с Фили пошли вместе, чувствуя себя одинаково несчастными и разбитыми. Президент собирался произнести самую важную в своей политической карьере речь, а мы были не в состоянии ему помочь.
– К черту, – произнес Фили. – Это его речь.
– Зачем вы так говорите? Да еще тут.
Фили застонал в ответ.
– Если он хочет свалять дурака перед шестьюдесятью миллионами зрителей, его дело, – сказал Фили.
А вдруг он заявит, что выставляет свою кандидатуру на пост президента? Плохая речь может повредить предвыборной кампании.
– Представляете, он начинает и не заканчивает фразу? Ну, как в Сан-Франциско?
Да уж, проблема.
– Черт побери, должен же быть способ добраться до этого текста.
Но мы не могли его придумать.
Поднимаясь из-за стола, я сказал между делом, что вечером обещал посидеть с Хлопушкой. Иногда я проводил с ним несколько часов, ведь он был моим крестником, да мне и нравилось бывать с ним, особенно когда он подрос и стал восприимчив к религии. (Мне казалось, его родители безразличны к его религиозному воспитанию.) Джоан и дети все еще оставались в Бойсе. Президент и первая леди собирались на концерт в Центр Кеннеди.
Ближе к вечеру мы с Фили предприняли последнюю попытку убедить президента в необходимости принять нашу помощь. Он был в Овальном кабинете и неумело тыкал одним пальцем в клавиатуру телесуфлера.
– Нет, спасибо, – весело отозвался президент, вытаскивая отпечатанный листок бумаги. – Я закончил.
Свернув несколько листков в трубочку, президент открыл правый верхний ящик, бросил туда бумаги и закрыл его.
