– Если ты собираешься оправдать свой поступок коварством бабушки, это напрасная трата времени.
– Не собираюсь.
– Кроме того, ты быстро утешилась в новой страстной любви и опять вышла замуж.
– Я снова вышла замуж, когда тебе исполнилось восемь лет. Странно! Сама я такая баба-пулемет, а мужья мои, что первый, твой отец, что второй, Володя, были тихими, интеллигентными, очень спокойными и сдержанными. Откуда ты знаешь про мое замужество?
– От бабушки. Думаю, она следила за тобой. И периодически сообщала нам подробности твоей жизни, развратной и беспутной.
– Да уж, развратнее не придумаешь.
– Не строй из себя невинность! Я… я своими глазами… один раз подсмотрела за тобой.
– Ты? – подалась вперед Мария Петровна. – Ты приходила ко мне, доченька?
– Не смей меня так называть!.. Я подслушала бабушкин разговор по телефону и узнала, где ты живешь… сидела во дворе и ждала. Долго ждала… уже все разошлись, стемнело, а я никак не могла уйти, пока тебя не увижу. Потом ты пришла. С мужчиной. И вы целовались. Вы целовались через каждый шаг. Вы целовались на детской площадке, на качелях. Ты смеялась, дурачилась, он тебя обнимал, кружил, и вы все время целовались.
– Я целовалась с мужем!
– Не имеет значения! Для меня сейчас, а тогда… Всё, проехали, прожили, забыли… И разговор наш бессмыслен. Не хочу ничего знать о твоей жизни. Единственное, о чем тебя прошу, – напиши заявление, перейди на другой участок, к другому врачу.
– Значит, ты не можешь меня простить?
– Простить? – невесело рассмеялась Ира. – Прощения, примирения – это из области отношения людей. А ты для меня не существуешь. Тебя нет, и прощать или не прощать тебя невозможно. Больная Степанова из семьдесят третьей квартиры, вздорная и капризная. Первая в моей практике больная, с которой я решительно отказываюсь иметь дело. Не перейдешь на другой участок – с работы уволюсь, но лечить тебя не буду.
– Ты меня ненавидишь. Это тоже чувство.
– Ошибаешься. Затаенная любовь, тоска, слезы, мечты, обида, ненависть – все перегорело, все в прошлом. В Африке живут племена, которые едят человечину. Разве я их ненавижу, собираюсь перевоспитывать? Я о них не думаю, мне дела до них мет.
– Сравниваешь меня с людоедами?
– Сравнение не в твою пользу. Вряд ли они своих младенцев едят. А живи ты в том племени – мной бы пообедала.
– Глубоко ошибаешься!
– Нет, не ошибаюсь! Мне уже не восемь лет, и прекрасно знакомо чувство, которое испытываешь к своему ребенку. Меня можно убить, но забрать у меня, живой, сына невозможно. Буду драться, царапаться, ползти, зубами рвать чужие глотки, но не отдам свою кровиночку. Свекровь, муж – да хоть весь свет пусть против меня ополчится, я никого не боюсь, и никто меня не победит. Это не только эмоции, это и биология – совершенно иррациональное, чрезвычайно дорогое и приятное чувство – материнство. Ре-флек-сы! – по слогам произнесла Ира. – А те, кто их лишен, – выродки.
– Вроде меня.
– Вроде тебя.
– Значит, у меня… у тебя есть сын? Сколько ему?
– Пять лет.
– Как его зовут?
– Колей.
– Как деда. А на кого он похож?
– Перестань! Воссоединения семейства не будет! И поддерживать с тобой отношения не собираюсь!
На кого похож Коля, Ирина тоже часто себя спрашивала и секунду назад получила ответ. Коля, электрический мальчик, три тысячи вольт, похож на свою бабушку! И внешне – те же кукольные карие глаза, круглые и блестящие, тот же подбородок с ямочкой, которая появляется при смехе; и темперамент один в один – вчера в детском саду Коля побил товарища, а потом отдал ему свой полдник, два дня назад наоборот – принес девочке конфеты, а потом вылил ей на голову баночку с водой для акварели.
– А чем твой муж занимается? – спросила Мария Петровна.
– Он юрист.
– Живете все в той же квартире, в которую из коммуналки переехали? Николай, дед, с вами?
Ирина кивнула и невольно тяжело вздохнула.
– В двух маленьких комнатах, – поняла ее вздох Мария Петровна. – Кошкин дом, теснота. Коленька ходит в детский сад?
– Да.
– В тот же, что и ты, сразу за булочной?
– Да. Слушай…
– А Коля уже хорошо разговаривает?
– Коля уже читает. С ним дедушка занимается.
– Наверное, без ума от внука.
– Не то слово.
– А я вот… Кроме тебя, после тебя… не получилось. Очень мы с Володей мечтали. Не дал Бог. Забеременела, в Узбекистане, в глуши, пускали хлопкопрядильную фабрику. Оказалась внематочная… Прямо во время совещания свалилась, кровища из меня хлынула, как из резаного барана. А у нас и больницы еще не было, медпункт… До города не довезли бы… оперировали… врачи сопливые, только после института, наркоз толком дать не могли, но я от болевого шока сознание потеряла… Хоть жизнь, спасибо, спасли… на детях – крест…
– И с тех пор, – предположила Ирина, – ты панически боишься любых хирургических операций?
– Мне проще сразу в гроб лечь, чем еще раз увидеть эту круглую лампу над собой.
– Ясно.
– Ничего тебе не ясно!
– Ошибаешься! Но проблемы твоего здоровья я буду обсуждать только в том случае, если ты сама о них заговоришь. Готова?
– Да плевать мне сейчас на здоровье, когда такой случай… когда ты пришла… мы увиделись…
– Напоминаю: я пришла не по доброй воле.
– Плевать!
– Похоже, это было основным в твоей жизни.
– Что?
– Плевать. На людей, обстоятельства, пусть – на начальство, пусть – на…
– Ирочка…
– Да, да! И на меня тоже! Тридцать лет тебе было на дочь плевать с высокой горки. Как же, пусковица! Звучит как «ослица».
– Ира! Но ты можешь хотя бы выслушать меня? Лысый попугай! Неужели тебе не интересно, почему я поступила, как последняя шлюха подзаборная? Твоя сказочка про отсутствие у меня материнских инстинктов – чушь собачья!
– Нет, не чушь!
– Чушь!
– Правда!
– Неправда!
– Не ори!
– Сама не ори!
– Ты говорила, что никогда не жалуешься? – напомнила Ирина.
– Говорила, – покорно вздохнула Мария Петровна.
– А чем сейчас занимаешься? По-моему, пытаешься меня разжалобить.
– Да я готова люстру съесть, только бы до тебя достучаться!
– Стучать можно в дверь или в окно, ломиться в скалу бесполезно.
– Значит, ты – скала? Ира, ты ведь понимаешь, что после нашей встречи не может все остаться по-прежнему.
