— Я согласна… но только ради вас.
Однако она гневно отказалась от эскорта из десяти евнухов.
— Не желаю, чтобы меня вели, как преступницу или как овцу на заклание.
Осман Ферраджи не спорил. Сейчас он был готов на любые условия. Он проводил ее сам с мальчиком-евнухом. Тот должен был подхватывать покрывала, когда попечитель сераля станет снимать их одно за другим.
Мулей Исмаил встретил их в узкой комнате, где он любил предаваться одиноким размышлениям. В медных курильницах тлели благовония, наполняя все ароматом. Анжелике показалось, что она видит его впервые. Теперь их больше не разделял барьер неведения. Хищный зверь заметил ее и встал в стойку при ее появлении.
Верховный евнух и юный прислужник пали ниц. Затем Осман Ферраджи встал и, зайдя за спину Анжелике, взял ее за плечи, чтобы подвести к султану.
Тот весь потянулся к закутанной фигуре. Его золотистые глаза заглянули в глаза Анжелики. Она опустила ресницы. Впервые за много месяцев на нее глядели с вожделением. Она знала, какой восторг и удивление вызовут у него ее точеные черты и полные, чуть насмешливые губы. Когда Верховный евнух снимет вуаль с ее лица, все будет, как всегда. Она знала, что широкие ноздри Мулея Исмаила вздрогнут при виде ее золотистых волос, шелковистой волной ниспадающих на плечи.
Руки Осана Ферраджи чуть касались ее. Упрямо опустив глаза, она не желала видеть ничего, кроме этих танцующих черных рук с красными ногтями, в рубиновых и бриллиантовых перстнях. Забавно! Она никогда не замечала, что их ладони так бледны, словно выцвели, как лепестки увядшей розы. Она старалась думать о чем-нибудь другом, чтобы выдержать эту мучительную сцену раздевания под взглядом непреклонного повелителя, во власть которого она отдана. И все же она не могла не поежиться, когда почувствовала, как обнажились плечи.
Пальцы Османа Ферраджи слегка сжали ее локоть, предупреждая об опасности. Он протянул руку к шестому покрывалу. Сейчас обнажится грудь, тонкая талия, длинная и гибкая, словно у девочки, спина. Голос монарха произнес по-арабски:
— Оставь… Не докучай ей. Я и так вижу, что она очень хороша!
Он поднялся с дивана и приблизился к ней.
— Женщина, — сказал он гортанным голосом, умевшим внушать такой трепет, — женщина… покажи мне… твои глаза!..
Он сказал это так, что она не смогла воспротивиться. Она вновь увидела это внушающее ужас лицо, татуировку у губ и пористую желтовато-черную кожу.
Его толстые губы растянулись в улыбке.
— Никогда не видел таких глаз, — по-арабски сказал он Осману Ферраджи. — Наверное, в целом мире не найдешь подобных.
— Истинно так, повелитель, — подтвердил Верховный евнух. Он вновь набросил на Анжелику все покрывала и вполголоса шепнул по-французски:
— Склонись перед монархом. Он будет доволен.
Анжелика не пошевелилась. Мулей Исмаил, как ни худо он понимал по-французски, был достаточно тонок, чтобы уловить смысл ее мимики. Он снова улыбнулся, и в глазах его блеснула диковатая веселость. Ради этой женщины, этой несказанно чудесной находки, прибереженной для него Верховным евнухом, он был готов запастись терпением. Она обещала столь многое, что он не торопился получить все разом. Она была, как неведомая страна, неспешно открывающаяся взгляду, словно неизвестный враг, которого надо победить, словно противник, в чьи планы должно проникнуть. Осажденная крепость, в чьих укреплениях следует найти слабину. Нужно порасспросить Верховного евнуха. Он ее хорошо знает. Что быстрее подействует: богатые дары, ласка, жестокость? Есть ли в ней страстность? Конечно! Ее влажные глаза выдают замешательство, а ледяная белизна тела — горячность порывов. И дрожит она совсем не от страха. Она из породы неподатливых на страх. Но уже сейчас под тяжелым взглядом повелителя ее лицо, которое она хотела спрятать, приняло то выражение изнеможенной покорности, которое, должно быть, появляется у нее после объятий. Она не могла устоять! Тщетно она желала ускользнуть от его когтей и, как завороженная птица, искала глазами выход, застыв меж двух мужчин, с беспощадным вниманием взиравших на ее смятение.
И Мулей Исмаил вновь усмехнулся.
Глава 21
Анжелику отвели в другие покои, богаче и просторнее тех, что она занимала до сих пор.
— Почему я не могу вернуться к себе?
Евнухи и служанки не отвечали. Фатима с застывшим лицом — так она пыталась скрыть свое удовлетворение — принесла обед, но ее госпожа не притронулась к еде. В тревоге она ждала появления Османа Ферраджи, чтобы поговорить с ним. Он не приходил. Она потребовала, чтобы его позвали. Евнух обещал, что попечитель сераля скоро будет здесь. Но проходили часы, а он не появлялся. Она пожаловалась, что от всепроникающего аромата драгоценного дерева, которым отделаны покои, у нее разболелась голова. Фатима стала жечь на жаровне зерна ладана, и запах сделался еще более обволакивающим. Отяжелев, Анжелика чувствовала, что дремота наваливается на нее. В свете ночника лицо старой рабыни вдруг напомнило ей черты ведьмы Мелюзины, что некогда в ньельском лесу жгла волшебные травы, вызывая дьявола. Колдунья Мелюзина была из числа тех жителей Пуату, в чьих жилах была крохотная примесь арабской крови. Оттого ее глаза были так черны и загорались порой таким свирепым огнем… Как же далеко на Запад докатилась когда-то волна завоевателей с кривыми саблями и зелеными знаменами!
Анжелика зарылась лицом в подушки. Ее мучил стыд. Он преследовал ее с той минуты, когда взгляд Мулея Исмаила пробудил в ней вечный зов плоти. Его глаза держали ее крепко и властно — верно, так же он будет держать ее в объятиях. Может быть, он ждал, что она сама отдастся ему? Да, она не сможет противиться порыву его жаждущего тела. «Я так слаба, — думала она, — о, я ведь только женщина! Что я могу сделать?..»
Она уснула в слезах, словно дитя, но сон ее был беспокоен. Пламя желания сжигало ее. Ей слышался глухой жаркий голос Мулея Исмаила. «Женщина! Женщина!..» — призывал он, полный страстной мольбы.
Он был здесь, склонялся над ней в облаках ладана, у него были губы африканского идола и огромные, непостижимые, как пустыня, глаза… Она ощущала нежное прикосновение его уст на своем плече и тяжесть его тела. В сладостной истоме она покорялась его сильным рукам, поднявшим ее с ложа и прижавшим к гладкой мускулистой груди. Тогда, отуманенная грезами, она позволила своим рукам обвиться вокруг его тела, меж тем как мало-помалу пробуждавшийся разум уже догадывался, что это не сон.
Ее пальцы скользили по янтарной коже, пахнущей мускусом, ласкали твердый бок, охваченный по талии узким стальным пояском. Вдруг она нащупала что-то округлое и прохладное. То была рукоять кинжала. Ее рука непроизвольно сжалась, а в памяти вдруг ожила сцена из давних дней. Маркиза Ангелов! Вспомни, о Маркиза Ангелов, как пришелся тебе по руке кинжал Родогона-египтянина, когда ты перерезала глотку Большому Косру из Парижа! В ту пору ты умела владеть кинжалом. Ну же!
А кинжал уже был в ее руке. Ее пальцы сжимали рукоять, холодок металла проникал в нее, отрезвлял, спасал от забытья. Что было сил она рванула кинжал из ножен и ударила…
