Купец лежал, распростершись ниц. С безмятежным видом марокканец попросил Анжелику повторить сказанное ранее. Тюки с сукном были уже принесены и развернуты. Раб-француз, приказчик купца, переводил ее слова, слегка заикаясь и косясь на саблю в руках Верховного евнуха.
Алжирец-негоциант клятвенно уверял, что невиновен. Произошло явное недоразумение… Никогда бы он не позволил себе обмануть высокого посланца великого султана Марокко. Сейчас он сам отправится в кладовую и вынесет все товары, приготовленные для высокочтимого и высочайшего визиря султана Мулея Исмаила. Согнувшись, он юркнул в свою темную нору.
Осман Ферраджи с довольным видом поглядел на Анжелику. Его глаза горели и щурились, словно у кошки, готовой броситься на мышь. Он бросил взгляд в сторону кладовой, оттуда послышался страшный крик, и купца извлекли на свет. Его крепко держали три черных стража, помешавшие ему улизнуть через заднюю дверь.
Беднягу заставили встать на колени и прижали голову к одному из тюков с сукном.
— О, но ведь вы не отрубите ему голову? — вскричала Анжелика; ее слова остановили уже поднятую руку.
— Разве не мой долг раздавить зловонное насекомое? — спросил Верховный евнух.
— Нет, нет, прошу вас! — в ужасе прошептала она.
Смысл ее замешательства не был понятен управителю султанского сераля. Но у него были причины щадить чувства пленницы. Со вздохом он отложил казнь купца, который едва не опозорил его, — его, самого сведущего интенданта в огромном султанском штате. Он объявил, что ограничится лишь отсечением руки, как поступают с ворами, что тотчас и сделал резким сухим ударом, словно рассек обыкновенный стебель сахарного тростника.
— Давно пора нам покинуть эту страну воров! — произнес несколько дней спустя Осман Ферраджи.
Анжелика даже подскочила: она не расслышала, как он подошел. За ним следовали трое негритят. Один нес кофе, другой — толстую книгу, свиток бумаги, чернильницу и тростниковую палочку для письма, третий — раскаленную жаровню и охапку колючек.
Анжелика застыла, наблюдая за действиями евнуха. От этого странного человека можно было ожидать всего, что угодно. Не приготовления ли это к какой-нибудь изощренной пытке?
Верховный евнух улыбнулся. Из плаща он вынул платок в красную и черную клетку, развязал на нем узелок и подал ей перстень.
— Это мой подарок. Конечно, это маленькое колечко, но, хотя я очень богат, я должен оставить за моим повелителем исключительную привилегию богато одаривать вас. А эту вещицу я вручаю в знак дружбы. Теперь же я начну учить вас арабскому языку.
— А… огонь для чего? — спросила Анжелика.
— Чтобы очистить воздух вокруг Корана, который вы станете изучать. Не забудьте, пока вы христианка, вы оскверняете все, что вас окружает. Везде, где вы будете проходить, мне придется очищать это место особыми обрядами, а нередко — огнем. Это очень обременительно, вы уж мне поверьте…
Он выказал себя мягким, терпеливым и образованным наставником. Анжелика вскоре с головой погрузилась в занятия, они ее развлекали. К тому же выучить арабский было полезно, это позволило бы найти сообщников для побега.
Как она сможет бежать? Куда? Об этом она понятия не имела, но повторяла себе, что пока жива и в здравом рассудке, ни за что не откажется от планов бегства.
Среди всего, что она узнала, особенно поразило ее, что на Востоке отсутствует понятие времени. Так, когда Верховный евнух повторял, что они «тотчас отправляются» в Марокко, она сначала понимала его буквально и ожидала, что вот-вот ее погрузят на верблюда и караван тронется. Но дни проходили за днями, Осман Ферраджи продолжал изрыгать проклятия по адресу ленивых и вороватых алжирцев, «которые в нечестности уступают только иудеям и христианам», снова и снова возвещал о немедленном отъезде, однако ничто еще не было готово для отправления.
Напротив, Осман Ферраджи все глубже втягивал ее в свои дела: то принесет кусок венецианского бархата, чтобы узнать ее мнение о качестве ткани, то явится просить совета о выборе кордовских кож для выделки седел, то сообщит, что ожидает прибытия партии особого аравийского мускуса, фисташек и абрикосов из Персии, а также персидской нуги, по сравнению с которой лакомства Алжира и Каира лишь скверные подделки.
Невольно увлекшись этими хозяйственными заботами, Анжелика даже поведала ему, что персиянин Бахтияр-бей дал ей рецепт настоящей нуги, которую делали из меда, смешанного с миндалем и разными порошками, среди которых — знаменитая «манна пустыни» — кристаллики сахара, выделяемые кустарниками в таком количестве, что ветер иногда наметает из них целые снежные дюны. Все это вымешивали ногами в мраморных чанах, а затем добавляли лесные орехи и фисташки.
Суровый негр захлопал в ладоши, словно ребенок, и тотчас предпринял поиски такой манны — библейского дара пустынь. Это новое обстоятельство обещало до бесконечности продлить их пребывание в Алжире, и Анжелика не знала, радоваться ли этому. Когда она видела море, в ней оживала безумная надежда на бегство. Однако зрелище сотен рабов, многие из которых пробыли в здешней неволе более двадцати лет, убивало все иллюзии. Однажды Анжелике подумалось, что их караван, наверное, проделает часть пути по морю. Всю ночь она внушала себе, что марокканские суда не смогут улизнуть от кораблей Мальтийского ордена или пиратов-христиан. Наутро она вся светилась от этих грез, но тут Верховный евнух заметил, словно в заключение молчаливой беседы:
— Если б не было на море проклятого мальтийского флота, я за три недели доставил бы вас в столицу нашего блистательного монарха.
Он сощурил большие семитские глаза, и они превратились в ярко светящиеся золотые щелочки.
Молодая женщина уже заметила: этот взгляд появлялся у него, когда он желал вызвать ее одобрение, подавал завуалированный совет или намекал, что читает ее мысли.
Теперь управитель сераля, казалось, закончил последние приготовления к отправке своего импозантного каравана. Каждый день ждали отъезда. Но каждый день — по таинственным мотивам, а может статься — и без оных — приказ об отбытии отменялся. Осман Ферраджи словно бы ожидал какого-то невидимого, а возможно, и непредсказуемого знака.
Среди прочего одной из причин этих бесконечных отсрочек была забота о здоровье карлика-слона. Он все недомогал, и нельзя было пуститься в путь по гористым и пустынным дорогам, рискуя жизнью такого драгоценного и редкого животного, которое должно обрадовать Его величество. Мулей Исмаил обожал животных. У него были тысяча лошадей в конюшнях и сорок кошек в садах, причем каждая откликалась на свое имя. Нужно было ждать, пока слон вполне поправится. Каждый день его врач, старый раб Савари, приглашался для долгих консультаций.
Затем надо было ожидать пленения кораблями из Триполи судна, груженного, по слухам, лучшим мальвазийским вином. По этому поводу Анжелике пришлось подвергнуться пристрастному допросу. Что можно сказать о французских сладких винах, о португальских, испанских и итальянских? Считать ли их десертными винами, допустимыми в гареме, чем-то вроде ликеров, или же винами опьяняющими, запрещенными исламом?
