Она знаком приказала остановиться. Выглянув из-за края оврага, она сквозь ветви увидала освещенных луной драгун, спящих на немного покатой поляне. Они лежали, прижавшись друг к другу, измученные ночными бесчинствами и тревожным походом в никуда. У притушенных углей дремал часовой, и тонкая струйка дыма лениво поднималась к звездному небу.
Один из испольщиков, Мартен Жене — он взялся руководить крестьянами — быстро оценил положение. Шепотом были даны приказы, и без всякого шума, кроме неясного шороха листвы, половина людей пошла в обход. Чуть позже со стороны холма раздался протяжный крик совы, ему ответил другой.
Часовой встрепенулся было, но, подождав, вновь погрузился в дремоту. Тогда, выступив с четырех сторон, по полю заскользили юркие бесшумные тени. Все было сделано без единого крика, разве лишь кое-где раздалось глухое ворчание, как бывает, когда человек, пробудясь на миг, тут же снова засыпает.
На следующий день лейтенант Горм, пытавшийся соединиться с Монтадуром, пробился в эти места с шестьюдесятью всадниками. Он искал драгун. И он их нашел посреди поля в позах спящих. Они были зарезаны косами и серпами. Монтадура опознали только по брюху. Головы не нашли.
Это место было прозвано Полем Драгун, а после — Драконовым. Никогда больше там не росли ни дикие ирисы, ни фиалки…
Так началось большое восстание в Пуату.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ОНОРИНА
Глава 1
Король отозвал де Марильяка и поставил наместником Бавиля — напрасно.
Письмо с ходатайством, присланное через старого Молина (король принял его сразу, как только тот прибыл в Версаль), пришло слишком поздно.
Пока Его Величество посылал за Лувуа, сообщником Марильяка, человеком лицемерным, которому на Пуату было наплевать, пока шли депеши, — провинция восстала.
Издалека было не разглядеть, что поводом, давшим начало мятежу, было убийство маленького золотоволосого ребенка. Вести оттуда были так туманны, что сначала разорение замка Плесси, а также исчезновение маркизы и ее сыновей приписали зверствам гугенотов.
Надо бы просто крикнуть «цыц!» еретикам. Не тут-то было. Первые отряды, пытавшиеся проникнуть в Гатин, натолкнулись на католиков под командой некоего Гордона де ла Ланда, отпрыска старого, но не уважаемого рода, ибо дворяне, живущие не при дворе, были презираемы. Тем временем на юге Бокажа наступал гугенот Самуил де Ламориньер.
Королевские отряды растянулись в линию между Луденом и Ниором. Тем временем наступила зима с туманами и дождями. Разгорелась война засад и стычек, отвратительных до дикости, не имеющих конца из-за фанатизма и несговорчивости тех, кого надобно было замирить. Пуату напоминал пустынную страну теней, человеческий муравейник, обитатели которого попрятались в свои углы. С кем вести переговоры? Откуда такая внезапная злоба? Против кого они восстали? Против короля, войск, сборщиков податей? Почему они сражаются? За религию, провинцию, собственный хутор? Какую цель преследуют эти заскорузлые мужики и суровые мелкопоместные рыцари, так легко впадающие в ярость?
На королевском совете вошло в обычай воздевать руки к небесам и теряться во всяческих предположениях. Никто не осмеливался высказать вслух то, о чем думали, что чувствовали все. Признать, что этот бунт — не что иное, как глухой рык загнанного зверя, готового биться насмерть, последняя конвульсия гибнущего народа, который не желал рабства.
К зиме в Пуату начался голод. Энергичная попытка обращения еретиков посредством уничтожения их посевов опрокинула хозяйственное равновесие края, и без того подточенное чудовищными налогами и неурожаем предыдущего года. Пока Монтадур поджигал поля, окружавшие протестантские храмы, сборщики податей рушили дома католиков, чтобы пустить на продажу балки. Надо было платить талью за кровати, одежду, рабочий скот и даже за печеный хлеб. Велика ли важность, если кто-нибудь разорится? Но несколько разоренных — это уже покинутая деревня, несчастные бродяги, блуждающие по осенним дорогам, живые скелеты, осатаневшие от голода, готовые к разбою и кровопролитию.
Обозы с провизией, отправленные из Нанта для армии, были полностью разграблены крестьянами.
А когда очистилось небо, потеплело и уже казалось, что можно ожидать доброго лета, беспорядки лишили людей последней надежды. Голод становился катастрофическим.
Постепенно распространились слухи о том, что зачинательницей этого огромного пожара ненависти была одна женщина. Ей удалось помирить католиков и протестантов, дворян, крестьян и горожан и направить к единой цели. Многих придворных смешили эти россказни, но немало было и таких, которые верили. Время прекрасных фрондерок еще помнилось, и никто во Франции не забывал, что крестьянская девушка Жанна предводительствовала войсками. А эта не была простолюдинкой, иначе дворянство не подчинилось бы ей. Захудалые помещики-провинциалы, над которыми потешалась столичная знать, поскольку они часто бывали беднее нищих, мало-помалу не только собрали отряды, но и, каким-то чудом раздобыв оружие, вооружили своих людей.
Появились всевозможные смертоносные орудия, извлеченные из разных укромных уголков: мушкеты, пики, алебарды, старые кремневые или фитильные аркебузы, короткие шпаги с обоюдоострыми лезвиями — «ланскенеты», напоминавшие о религиозных войнах в Германии, о свирепых тамошних ландскнехтах. Бородатые, с перьями на шляпах, В изодранных, некогда роскошных одеждах, они наводили страх на мирных жителей. Их воинственные души вселялись в тех, кто подбирал их осиротевшие шпаги на поле битвы. В ход пошли даже луки и стрелы браконьеров — опасное оружие, если его обладатель, схоронясь в развилке дуба над дорожной промоиной, поджидает момента, когда ноги его жертвы увязнут в липкой грязи. И солдаты короля не замедлили пожалеть об отсутствии прежних кирас.
Говорили также, что женщина эта молода и красива, отсюда ее власть над предводителями восставших. Рассказывали, что она скачет по полям сражений на лошади, сидя боком в дамском седле, облаченная в темный плащ с большим капюшоном, скрывающим белокурые волосы.
Анжелика побывала во всех замках и усадьбах провинции.
Самые горделивые из них высились на гористых холмах, окруженные рвами со стоячей водой, или на обрывистых речных берегах. Издали они казались грозными форпостами в грядущей битве. В их высоких крепостных башнях, уже неспособных никого защитить, она находила продрогшие семьи, жмущиеся у скудного очага. Построенные в стиле барокко, предназначенные для празднеств анфилады широких гостиных пустовали. Никто, кроме мышей, не посещал этих выстуженных залов. Местные вельможи бедствовали, разоренные королевскими поборами или мотовством отпрысков, растративших фамильное добро.
Посещала она и усадьбы, выстроенные из крупного камня, не имеющие величественного вида, по-купечески простые и удобные. Их обитатели тоже жили не роскошествуя, в ожидании лучших времен, когда местное дворянство сможет наконец занять достойное положение.
Анжелике было легко находить с ними общий язык. Она заводила речь об их славных предках, говорила о теперешних унижениях, звала к мести. Тогда они собирали своих крестьян во дворе замка или на отдаленной пустоши. Она появлялась перед толпой на лошади или всходила на верхнюю ступень лестницы из серого камня, и все видели ее надменный профиль и темный развевающийся плащ. И когда она начинала говорить четким, спокойным голосом, звенящим в морозном воздухе, эти примитивные существа пронимала дрожь, забытая гордость пробуждалась в душах, и они становились податливыми к ее доводам.
