И сознавая свое благородство, боясь, что она не сумеет оценить всю меру его преданности, он повторил:
— Я не знаю, кто вы, но все равно я женюсь на вас!
Анжелика не в силах была произнести ни слова. Это новое сообщение, завершавшее такой страшный день, привело ее в полный ужас. Она хотела молча уйти, но он успел задержать ее.
— Куда вы идете? Вы поразительная женщина. Ведь вы даже не ответили мне. Подумаете ли вы над моим предложением?
— Да, конечно, подумаю.
— Вы мне уже один раз это обещали. Но теперь не задерживайтесь. Я должен завтра уехать на несколько дней в Париж, на королевский совет. Если бы вы согласились поехать со мной, я отвез бы вас в Берри.
— Я не могу так быстро принять решение.
— Могу я быть уверен, что, вернувшись, получу ваш ответ?
— Я постараюсь.
— И это должен быть положительный ответ. Бомье очень хитер и упорен. Я боюсь за вас.
Он попытался еще раз поцеловать ее, но она увернулась и заперла за ним калитку. Постояв минуту неподвижно в темном дворе, она бросилась в дом, словно обезумев, и натолкнулась на мэтра Габриэля, удержавшего ее за локти.
— Что он вам сказал? Почему вы так долго разговаривали с ним? Он что, уговорил вас уехать с ним?
Она резко вырвалась и хотела подняться по лестнице в дом, но он крепко схватил ее опять.
— Отвечайте!
— Что мне отвечать вам? А, вы все сошли с ума! Вы, мужчины, глупее маленьких детей. А смерть наготове! Она ждет нас! Она может настигнуть нас завтра. Ваши враги строят вам западни. И вы попадете в силки. Вас оговорят, запутают, обвинят в преступлениях… А вы о чем думаете?.. О ревности к сопернику, о женских поцелуях…
— Он целовал вас?
— А если даже поцеловал, какая в этом важность? Завтра мы все попадем в тюрьму, завтра мы будем просто телами под дощечкой с надписью имени. Завтра нас могут живыми похоронить в какой-нибудь темнице… Вы не знаете, что значит оказаться в тюрьме… Я это знаю.
Она снова вырвалась. Ему пришлось схватить ее опять, чтобы удержать на месте.
Сверху на них падал свет масляной лампы, и в полутьме испуганное лицо Анжелики, потерявшее всю красоту, казалось вышедшим из какого-то другого мира. Он держал в руках летучий призрак, случайно в эту зловещую ночь оказавшийся среди людей, но чуждый им.
— Куда вы бежите? Вы всех перепугаете.
— Я возьму свою дочку и Лорье. Отсюда надо уходить.
Он не спросил, куда. Он смотрел на нее так, словно не узнавал, с выражением отчаяния и расширившимися от страха глазами. Она была похожа на ту женщину, которую он когда-то бил палкой на дороге в Олонские пески, чьи зеленые глаза так печально взглянули на него, прежде чем замутились. Теперь она походила на ту несчастную женщину, которая выскользнула из завесы дождя, еле вытаскивая ноги из грязи на пути в Шарантон, и казалась воплощением загубленной красоты, осмеянной невинности, поруганной слабости, ту женщину, которая несколько лет подряд являлась ему в сновидениях, так что он даже придумал для нее название — «роковая женщина» и думал с тревогой о том, что она скажет ему, когда до него донесется звук ее голоса. Он видел во сне, как шевелятся ее губы, но не знал, что она говорит.
А сегодня она заговорила. Он слышал эти безжалостные слова, этот приговор, которого ждал столько лет: «Надо уходить отсюда!»
— Сейчас? В темную ночь? Вы сошли с ума.
— Вы думаете, я стану ждать, пока королевские драгуны ворвутся сюда, чтобы убить всех нас? Что я буду ждать прихода Бомье, который арестует меня и предаст королевскому правосудию. Что я буду ждать того, как плачущего Лорье бросят в телегу и увезут, как каждый день стали увозить из города детей гугенотов неведомо куда?.. Я видела, как дети плачут и зовут на помощь… Я хорошо знаю тюрьмы, и тюремщиков, и ожидания, и несправедливости. Вам хочется самому познакомиться с ними? Ваша воля… Но я с детьми уеду… Я отправлюсь за море.
— За море?
— Да, за морями есть новые земли, не так ли? Там не властны люди короля. Только там я снова смогу смотреть на то, как светит солнце и растет трава. Пусть у меня ничего не будет, но это останется при мне…
— Вы бредите, бедная моя…
Он не сердился, голос его был полон нежности, и напряжение Анжелики спало. Она ощущала бесконечную усталость, полное опустошение.
— Досталось вам сегодня переживаний. Вы дошли до предела.
— Да, я дошла до предела. Но как это проясняет сознание, мэтр Габриэль, если бы вы только знали. Я не схожу с ума. Просто я вижу ясно: я на краю, на пределе. За мной гонится стая злобных собак, и они все ближе. Передо мной море. Надо отправляться. Я должна спасти детей. Я должна спасти свою дочь. Я не могу представить ее оторванной от меня, среди равнодушных людей, плачущей и напрасно зовущей меня, — одинокое незаконное дитя, всеми отвергаемое… Теперь вы понимаете, почему я не имею права дать себя схватить, не имею даже права умереть…
И она вновь попыталась вырваться из его рук:
— Пустите же меня, пустите. Я побегу в гавань.
— В гавань? Зачем?
— Чтобы сесть на корабль.
— Вы думаете, это так легко? Кто вас возьмет? И как вы заплатите за провоз?
— Если придется, я продамся капитану судна.
Он гневно встряхнул ее:
— Как вы смеете произносить такие безобразные слова?
— А что по-вашему, мне лучше продаться господину де Барданю? Если уж придется продаваться мужчине, я выберу того, кто увезет меня подальше отсюда.
— Я вам это запрещаю, понимаете, запрещаю!
— Я сделаю что угодно, но уеду отсюда. Она уже кричала, и отзвуки ее голоса разносились в этом старом доме, где поверх настенных ковров выглядывали из деревянных рамок бледные и румяные лица разных судовладельцев и негоциантов. Этим прежним поколениям ларошельцев не доводилось еще слышать такие крики и такие язвительные речи.
Наверху, над лестницей, стояли пастор, Абигель, тетушка Анна со свечами в руках.
— Решено, — сказал мэтр Габриэль, — вы уедете… Но мы все уедем.
— Все?.. — повторила Анжелика, не веря своим ушам.
Купец наморщил лоб, но говорил решительно.
— Да, мы уедем… Мы бросим дом наших предков, плоды своих трудов, свой город… Мы отправимся в далекие земли, чтобы получить там право на жизнь… Не дрожите больше, госпожа Анжелика, дорогая, прекрасная госпожа Анжелика… Вы правы… Почва уже дрожит под нашими ногами, а мы подло оставляем в этой топи детей, которые только начинают жить. Мы напрасно старались не видеть того, что творится. Сегодня бездна открылась предо мной.., и я понял, что не хочу потерять вас… Мы все уедем.
Глава 11
Двадцать раз в день она вглядывалась в море, смотрела, как вздымается за городскими стенами его серый простор.
