— Это очень сложное устройство, — не без гордости пояснила Элли. — Всем известно, что гравитационные волны очень слабы. Марс в геологическом смысле спокоен, однако иногда в нем фиксируются странные вибрации. К тому же, сам полярный лед постоянно дрейфует. Все это надо учитывать. У меня есть вторичные установки на поверхности Марса и на его орбите. Самые мощные находятся на марсианских лунах — Фобосе и Деймосе. Когда они выстраиваются в одну линию в поле видимости друг друга, мы можем получить хорошую и длинную базисную кривую…
— И с помощью всех этих устройств ты изучаешь Глаз?
— Не только Глаз, но и его ловушку.
Элли сказала, что Глаз и его ловушка, состоящая из искривленного пространства-времени, похожи на два взаимозависимых компонента единой системы, инь и ян. Причем эта система динамична: ее компоненты постоянно проверяют друг друга на прочность. Их молчаливая, длящаяся долгие зоны, битва порождает выбросы частиц, радиации и гравитационных волн, которые Элли способна зарегистрировать и проанализировать.
— В некотором смысле марсианская технология для меня гораздо интереснее земной, — рассказывала она Майре. — У меня такое чувство, что по уровню развития она очень близка нашей, и поэтому есть хороший шанс ее понять.
— Хорошо, — соглашалась Майра. — Допустим, ты сможешь ее понять. Что дальше?
Элли пожала плечами, это движение было уродливо усилено вспомогательными системами ее скафандра.
— Если мы сможем управлять пространством-временем, то нашим достижениям уже не будет предела. Архитектура, не привязанная к гравитации. Искусственные гравитационные поля. Антигравитационные поля. Безъядерные космические двигатели. Лучи-тягачи. Да что там: мы сможем создавать собственные игрушечные вселенные, вроде «Мира».
Майра хмыкнула:
— Ты должна запатентовать свои открытия!
Элли холодно взглянула на нее сквозь герметичное забрало своего скафандра.
— Я считаю, что передать такую технологию в правильные руки гораздо важнее, чем зарабатывать на ней деньги. Ты не согласна?
У Элли были собственные представления о справедливости, в которых Майра еще не совсем разобралась.
— Шутка! — поспешила сказать Майра. Только что ей еще раз напомнили, что, в сущности, она здесь лишняя. Она собралась покинуть шахту.
Но Элли ее окликнула.
— Здесь есть кое-что еще, — задумчиво сказала она.
— Расскажи, — попросила Майра.
— Знаешь, я не совсем уверена… — Элли явно колебалась. — Представь себе. Мне кажется, что не все элементы структуры гравитационного поля, которые я регистрирую, имеют отношение к инженерии. Есть уровень, — я называю его барочным, — который несет в себе смыслы сверх функциональных.
Майра долго прожила с Юджином Мэнглсом и была способна уловить ту академическую осторожность, с какой Элли произнесла эти слова. Она с легкостью расшифровала заложенное в них негативное содержание.
— А если не функциональные, то какие? Символические?
— Да. Возможно.
Воображение Майры бешено заработало.
— То есть ты хочешь сказать, что там заложены символы? В гравитационном поле? Какие символы? Письменные, образные? Записанные в решетке пространства-времени? Это невероятно!
Ее последнее восклицание Элли проигнорировала. Майра поняла, что ей не стоит говорить в таком тоне о вещах, которые, в сущности, вполне вероятны и даже могут быть продемонстрированы.
— Я полагаю, что письменные — наиболее близкая аналогия. Я обнаружила символы определенного вида, повторяющиеся по всему полю. Какие-то знаки, глифы. Они образуют последовательности. И, что интересно, некоторые из этих последовательностей тоже повторяются.
— Последовательности знаков. Что это? Слова?
— Или предложения. То есть я хочу сказать, предложения, если каждый знак означает понятие, то есть идеограмму, а не букву. — Элли буквально на глазах теряла свои знаменитые выдержку и хладнокровие. Было ясно, что в глубине души ее мучил обычный страх ученого — страх ошибки. Когда она снова заговорила, ее голос звучал как крик. Все ее самообладание вдруг бесследно испарилось. — Это невероятно! У нас имеется множество моделей чуждых нам интеллектов без всяких кодов коммуникации. К примеру, будь мы с тобой телепаты, нам бы для разговора не понадобились написанные буквы или произнесенные слова. Таким образом, у нас нет причин априори ожидать, что строители марсианской ловушки оставили нам нечто вроде послания.
— И тем не менее если ты права, то они оставили. — Майра взглянула на Глаз. — Очевидно, что-то подобное мы должны были ожидать. В конце концов, само присутствие здесь Глаза, пойманного в ловушку, уже само по себе является посланием. «Посмотрите, что мы сделали, — как бы говорят наши собеседники. — Мы боролись, нанесли ответный удар. Мы обрубили лапу монстра…» Что-то в этом роде.
— Нет, я не смогла расшифровать эти знаки. Что бы это ни было, оно составляет какую-то систему. Не просто линейную последовательность символов, вроде букв в строке, а трехмерную матрицу, а может быть, даже более многомерную матрицу. Если эти знаки реальны, то смысл надо искать в их расположении, а также в их форме.
— Должна же быть для их дешифровки какая-то отправная точка? — предположила Майра. — Букварь.
Внутри скафандра Элли кивнула.
— Сейчас я пытаюсь выделить некоторые самые часто повторяющиеся цепочки символов.
Майра внимательно на нее посмотрела. Глаза Элли были прикрыты, даже в скафандре, очками. Выражение лица было отчужденным. Майра поняла, что об этой женщине она почти ничего не знает, а ведь та, возможно, находится в двух шагах от открытия всех времен. В течение тех долгих месяцев, что Майра прожила на полюсе, они почти не разговаривали.
Майра сделала им обеим кофе. Это было несложно, кофе находился в специальных емкостях, и, чтобы его выпить, необходимо было просто подсоединиться к боковому порту на шлеме. Она спросила:
— Откуда ты родом, Элли? Из Нидерландов?
— Да, из Голландии. Из Дельфта. Я гражданка Евразии. Наверное, как и ты?
— Извини, конечно, но я даже не знаю, сколько тебе лет.
— Когда произошла солнечная буря, мне было два года, — неохотно ответила Элли. Значит, сейчас ей двадцать девять лет, подсчитала Майра. — Саму бурю я не помню. Помню только лагерь беженцев, где мы с моими родителями провели три года. С возрастом я поняла, что хочу заниматься наукой, но родители всячески меня отговаривали. Они говорили, что после бури на Земле необходимо многое восстановить или построить заново. Вот над чем надо сейчас работать, говорили они. Нужно быть архитектором или инженером, но только не физиком. Они говорили, что таков мой долг.
— Надо полагать, что ты проигнорировала их аргументы?
— И таким образом потеряла своих родителей. Думаю, что они желали, чтобы я в жизни страдала точно так же, как страдали они. Солнечная буря разрушила их дом, все, что они создавали, все их планы пошли прахом. Иногда я думаю, что в глубине души они сами этого желали, то есть желали того, чтобы буря все в их жизни уничтожила, потому что в таком случае с них снималась ответственность за неблагодарных детей, которые ничего не понимают.
