— Я к этому привык. Мне так даже нравится.
— Это мне известно. Одного я не понимаю — почему?
В горле пересохло так, что было больно глотать. Не ее это дело.
Ханна приподнялась на локтях и подождала, пока он не взглянул на нее.
— Мне не хватает похвалы моего отца «умничка моя», когда я делала что-то хорошо. Я даже скучаю по тем временам, когда мать заклеивала мне поцарапанную коленку пластырем, ахая и охая. Я могу прожить и без них, но приятно знать, что мне есть на кого положиться. У тебя тоже есть друзья, которые всегда придут на помощь. Тебе только нужно позволить им.
Брэдли покачал головой:
— По моему опыту, доверять можно только себе.
— Так попробуй еще раз.
— Не могу.
— Почему?
Невыносимая женщина.
— Ты на самом деле хочешь знать?
— Хочу.
— Отлично. — Его голос эхом отозвался среди скал и пещер.
А потом он рассказал ей все — о бросившем его беременную мать отце, о безразличии матери, о том дне, когда она решила, что с ним слишком трудно, о множестве домов, где он жил, о том, как его выставляли за дверь просто потому, что так легче. Прозвучали даже имена, даты, места. Он рассказывал ей об одном разочаровании за другим.
Только спустя какое-то время он понял, что она положила ему на локоть руку, предлагая свою поддержку.
— Ты когда-нибудь встречался с ней? С твоей мамой?
— Я как-то раз хотел ее найти. Когда мне было двадцать с небольшим. У меня были деньги, недвижимость, я доказал себе, что чего-то стою. И мне было нужно увидеть ее.
Ханна склонила голову ему на плечо. Другие на ее месте смутились бы и попытались сменить тему, но она слушала не прерывая. Он принял ее участие, не чувствуя вины, и не хотел отстраняться.
— Я написал ей. Она ответила. Мы договорились встретиться в ресторане. Я увидел ее через окно, но она не стала заходить. Даже к двери не подошла. Просто растворилась в толпе. Больше я ее не видел. — Он был готов к боли, которую постоянно приносило это воспоминание, но вместо этого почувствовал только слабый отголосок печали.
Они сидели так некоторое время. Где-то высоко одинокий орел парил в ярко-голубом небе.
— Я знаю, дело было не во мне, — сказал он. — Как бы я ни старался, каких бы успехов ни достиг, этого было недостаточно.
А потом Ханна улыбнулась:
— Значит, ты не пел в расческу своей матери? Я ошиблась?
И он расхохотался. Громко. Остатки напряжения как рукой сняло.
— Нет, такого не помню.
Она убрала руку, и неожиданно — учитывая, сколько на нем было одежды, — ему стало холодно.
Она закрыла лицо руками:
— Господи, я себя чувствую полной дурой, что ныла о том, какая плохая мать Вирджиния. Она хотя бы пыталась. Почему ты мне не сказал заткнуться и прекратить жалеть себя?
Почему? Потому что он никому никогда не рассказывал. Потому что не хотел показывать свою слабость. Потому что она тоже имела право обижаться на свою мать.
— Спасибо. — Ханна улыбнулась ему и толкнула его плечом.
— За что?
Она пожала плечами.
Желание поцеловать ее было слишком велико. Брэдли хотелось снять с нее шапочку и пробежаться пальцами по волосам, коснуться пальцами ее мягких губ, проследить их линию языком, уложить ее на мох и заниматься с ней любовью до заката…
— Поверить не могу, что моя сестренка завтра выходит замуж.
— Тебе не по себе, что она первая пойдет к алтарю?
— Не по себе? Нет, конечно. Я видела, каким может получиться брак, заключенный без уверенности в партнере, без продуманного плана. Отличный пример — моя мать. Я стала осторожной, видимо. У меня нет… слепой веры, присущей Элизе. Я карьеристка, разве ты не знал?
— Хорошая новость, — усмехнулся он.
Ханна склонилась и обхватила колени руками.
— Пока мы не отклонились от темы, скажи мне, почему какая-нибудь томная гламурная красавица старлетка еще не затащила тебя под венец?
Он покосился на нее:
— Кто сказал, что мне нравятся томные красавицы? Ладно, не буду об этом, я уже сам себе идиотом кажусь.
— Поздно, — пробурчала она.
— Мне нравятся женщины, — отрезал он. — Но быть холостяком мне нравится больше. Я никогда этого не скрывал. Еще ни одна моя бывшая не цеплялась за меня, когда мы расставались.
— А тебе никогда не приходило в голову, что они уходили, довольные, что ты вообще с ними был? Хотя бы ненадолго? Что твое «не скрывал» не дает им даже надеяться?
Он взглянул на Ханну и заметил, что она не сводит глаз со своих ботинок. Он готов был поклясться, что она покраснела. И она покусывала нижнюю губу.
Внезапно в его ушах застучала кровь.
— Ты думаешь, что я выгодная партия? — Он хотел пошутить, но вышло донельзя серьезно. Он хотел узнать ее ответ. Потому что их отношения уже вышли за пределы интрижки на выходных…
Ханна замерла, такая маленькая под тремя слоями одежды, и, подняв голову, вгляделась в горизонт.
— Быть выгодной партией предполагает наличие второй стороны…
— Не прячься за семантикой, — прорычал он, злясь на нее за нарушение правил.
Она повернулась к нему, сверкая глазами:
— Я понимаю, почему многие могут посчитать тебя выгодной партией. Богатый, знаменитый, кое-когда даже приятный на вид.
— Но у тебя другое мнение?
Она возвела глаза к небесам, точно просила у них терпения или, по крайней мере, молнию, которая испепелила бы ее на месте.
— Ты забываешь, что мы проработали с тобой слишком долго. Я слишком хорошо тебя знаю, Брэдли, — и с хорошей стороны, и с плохой, — чтобы тешить себя подобными иллюзиями.
Он пристально вгляделся в нее, ища озорную искорку или намек на ложь. Но не нашел ничего, кроме красивых зеленых крапинок в глубине ее глаз. Чувство было такое, будто его изящно отвергли. Ощущение было не из приятных — знать, что все козыри не у него.
— К твоему счастью, ты слишком умная для меня.
— И твоему.
Они вернулись на прежние позиции. Тревога снова грузом легла ему на плечи. Поднявшись, он потянулся, чтобы снять напряжение, сковавшее его тело. Он знал, что, как только они окажутся за закрытыми дверями, все напряжение перейдет в страсть, и совсем скоро они не смогут сдержаться. Он желал ее слишком сильно, невзирая на то что не знал, что ею движет. Она стала для него наваждением. Несмотря на то что он убеждал себя, что поостынет через пару дней, он отлично знал, что это невозможно.
