— Вы только представьте себе, капитан Бонд, — пятьдесят миллионов лет до Рождества Христова! Что значит эта война между Англией и Германией, если посмотреть на нее отсюда?
— Мы не должны расслабляться, — отчеканила она. — Следует быть начеку. Разве вы не понимаете? Мы должны их остановить, если потребуется — даже на заре Сотворения мира.
— И где же тогда остановится война? Вам что, нужна вся Вечность, чтобы разобраться друг с другом? Или — вперед, до победного КОНЦА, пока не останется два последних человека, всего двое, и тогда последний из оставшихся в живых раскроит своему соседу череп? Так, что ли?
Бонд отвернулась — и море волшебно осветило черты ее лица своим волшебным блеском — и не ответила ничего.
Этот период спокойствия, со времени нашей встречи с Гибсоном, тянулся всего пять дней.
10. Видение
Был полдень безоблачного великолепного дня, и все утро я посвятил, как обычно, медицине, помогая доктору-гхурка. Так что к полудню я охотно принял приглашение Хилари Бонд прогуляться по пляжу.
Знакомой тропой мы быстро прошли джунгли — теперь здесь было несколько удобных просек, сделанных солдатами — и, скинув башмаки, я устремился к морю, шлепая босиком по сырому песку. Хилари тоже сбросила свои несколько более изящные туфли и поставила рядом винтовку. Закатав штаны — я заметил следы ожога на ее левой ноге — она бросилась следом за мной в пенный прибой.
— Вижу, вам по душе эта дикая жизнь, — с улыбкой воскликнула Хилари.
— Еще бы. Я стараюсь, как могу, чтобы приносить хоть какую-то пользу экспедиции. Но к десяти утра моя голова так забита хлороформом и прочими антисептическими жидкостями, что я просто перестаю что-либо соображать.
— Понимаю, — рассмеялась она. — И, когда вы перестаете что-либо соображать, вы идете со мной.
— Да, Хилари, с вами, с вами…
Она подняла руку, останавливая меня:
— Я все поняла.
Со смехом мы выбежали на берег, мокрые, разгоряченные. Я досуха растерся рубашкой. Хилари взяла винтовку, но ботинки оставила на песке. Пройдя несколько десятков ярдов, я заметил отпечатки, выдававшие присутствие «корбикула» — зарывающихся в песок двустворчатых моллюсков, населявших этот пляж несметным числом. Через несколько минут мы заполучили добычу: прямо перед нами, на нашем пути грелась на солнышке целая куча моллюсков.
С детским восторгом Хилари собрала полные ладони. Мы были совершенно одни на пляже. И я вдруг с новой силой почувствовал этот идиллический мир палеоцена, и каждую песчинку под ногой, и каждую каплю пота на уже начинающей лысеть голове — и животное тепло, исходившее от женщины рядом со мной. И вся стройная квантовая система Множественности Миров слилась для меня в два понятия — Здесь и Сейчас.
И мне тут же захотелось обсудить кое-что с Хилари.
— Ты знаешь…
Но она выпрямилась, оборачиваясь к морю.
— Послушай.
Я смущенно завертел головой, прислушиваясь к шуму леса, шелесту морских волн и величественной пустоте неба. Единственными звуками были тонкое шевеление бриза в лесу да шлепанье воды по прибрежной кромке.
— Что такое?
Но ее лицо уже изменилось: это было лицо солдата, проницательное и настороженное одновременно.
— Одномоторный, — проговорила она. — Это двенадцатицилиндровый «Даймлер-Бенц».
Вскочив на ноги, Хилари приложила ладони ко лбу, вглядываясь в небо. Тут и до моего слуха донеслись незнакомые звуки. Казалось, где-то гудит насекомое, приближаясь со стороны моря…
— Видите? — показала Хилари. — Вон там.
Я посмотрел в направлении ее руки, и тут же заметил странную рябь над поверхностью моря, к востоку от нас. Клубящаяся точка — размером с месяц, когда он появлялся на небосклоне, и к тому же с едва заметным зеленоватым свечением.
Но в центре этого воздушного колебания находилось нечто плотное, имевшее крестообразную форму — оно приближалось к нам с восточной, германской стороны. Жужжание усилилось.
— Бог мой, — вырвалось у Хилари Бонд. — Это «Мессершмитт»! И похоже, «бэ-эф сто девять-эф»…
— Мессершмитт, немецкое слово, — повторил я, понимая, что выгляжу полным идиотом.
Она посмотрела на меня.
— Еще бы — конечно, немецкое. Вы что, не поняли?
— Что я должен понять?
— Это немецкий аэроплан. «Die Zeitmaschine» пришла охотиться на нас!
Наклонившись, как замершая в воздухе чайка, к поверхности вод, она пошла параллельно морю, к берегу. С нарастающим шумом, и так быстро, что нам пришлось вывернуть шеи, чтобы увидеть, как она проходит над нами на высоте в сотню футов.
Машина была тридцати футов в длину и немногим меньше в размахе крыльев — отчего издалека напоминала идеальный крест. На носу у нее вращался пропеллер — должно быть, он и вызывал ту самую рябь в воздухе. Иссиня-серое днище и крапчатые бока — не иначе, как для маскировки. Черные кресты на фюзеляже и крыльях недвусмысленно указывали страну происхождения, и это были не единственные воинственно-милитаристские знаки на раскрашенном корпусе летательного аппарата: мелькнули орлиная голова, воздетый меч и тому подобное. Как татуировки у уголовников. Под брюхом висели покрашенные все той же небесно-синей краской шестифутовые бомбы каплевидной формы.
На секунды мы с Бонд замерли, завороженные зрелищем, словно религиозным видением.
Возбудимый молодой человек, похороненный во мне — тень бедного потерянного пропавшего Моисея, вздрогнул при виде этой элегантной машины. Что за приключение для пилота! Что за славный вид! И какое мужество нужно, чтобы бросить такую машину в почерневшее от дыма небо Германии 1944 года — подняв его так высоко, что Европа ляжет под крыло как расстеленная карта, покрытая настоящим песком и морем, и лесом и крошечными, кукольного вида людьми — а затем еще включить платтнеритовый контур и уйти во Время. Я представил себе, как мелькает перед этим кораблем поднебесным метеоритом Солнце и как визу виден изменяющийся пластичный ландшафт, словно вылепливаемый невидимой рукой, течет и деформируется…
Затем крылья снова сверкнули, наклоняясь, и самолет пошел пропеллером на нас. Машина легла на крыло и ушла вверх, взмыла за лес, в направлении лагеря Экспедиционных сил.
Хилари побежала, прихрамывая по песку, оставляя левой ногой ассиметричные воронки в песке.
— Куда ты?
Схватив башмаки, она стала натягивать их, проигнорировав носки.
— Куда, куда… В лагерь, конечно!
— Но… — я бессмысленно уставился на маленькую трогательную горку моллюсков. — Ты же не сможешь перегнать мессершмитт? Тогда зачем? Что ты собираешься делать?
Схватив винтовку, она выпрямилась, вместо ответа удостоив меня равнодушным взором. После чего развернулась и бросилась по тропе, уводившей в джунгли, исчезнув через некоторое время под сенью диптерокарпусов.
