— Все… все будет в порядке, — лепетал ей присевший рядом Стаббинс. — Мы пришли за тобой, мы вытащим тебя отсюда, ты будешь жить, слышишь…
Лицо ее было обожжено, но губы и глаза странным образом уцелели: видимо, она как-то успела прикрыть их руками — или же на ней был противогаз, который сгорел — и на коже прилипли остатки горелой резины, отчего казалось, с лица слезали паленые струпья. Так она ценою рук спасла свое лицо.
Женщина открыла глаза — то, что это женщина, мы сначала смогли понять только по тонкому стону. Рот ее открылся и оттуда раздался слабый шепот, который мог заглушить стрекот кузнечика.
Я склонился ниже над ее лицом, стараясь не смотреть на сгоревшие уши и почерневший пенек носа:
— Воды… Ради Бога, воды…
Это была Хилари Бонд.
13. Что рассказала Бонд
Мы со Стаббинсом просидели возле Хилари несколько часов, отпаивая ее маленькими глоточками водой из наших скорлупок. Стаббинс периодически отправлялся в обход по лесу, кружил там и звал, в надежде, что кто-нибудь еще откликнется. Мы пытались обработать раны Хилари при помощи полевой аптечки, которая имелась у Стаббинса, как у каждого солдата. Но ее содержимое было рассчитано лишь на мелкие порезы и ссадины и тому подобное — и совершенно не годились для Хилари. В данном случае были попросту бесполезны.
Хилари была слаба, но в сознании, так что смогла рассказать мне все, что случилось.
После того как она оставила меня на пляже, Хилари бросилась по лесу в сторону лагеря, но не успела приблизиться и на милю, когда над ним завис мессершмитт.
— Я увидела бомбу в воздухе, — прошептала она. Я поняла, что это каролиний — только он горит так — ни с чем другим не спутаешь. Правда, мне еще не приходилось такого видеть, но рассказывали на лекциях по гражданской обороне. Я знала, что надо делать в таких случаях — но тут оцепенела, словно кролик на забойке! К тому времени, когда я пришла в себя, времени прятаться уже не было, я только успела закрыть лицо.
Вспышка была невыносимо яркая. Свет прожигал кожу насквозь. Казалось, передо мной распахнулись двери ада. Я чувствовала, как плавится плоть, как она тает — у меня на глазах горел кончик носа, как маленькая свеча — потрясающее зрелище…
Тут она закашлялась.
Затем затряслась земля под ногами — «точно сильный ветер пронесся по лесу» — это была взрывная волна — и ее понесло, покатило, пока не ударило о ствол — и она потеряла сознание.
Когда она пришла в чувство, пламенный столб сиял из воронки, точно демон, выбирающийся из Преисподней, изрыгая пар и расплавленную магму. Вокруг нее не уцелело ни единого дерева, но ей повезло — Хилари оказалась достаточно далеко от эпицентра взрыва, иначе бы ей не выжить. К тому же ее не завалило пеплом и горящими головнями.
Она пыталась ощупать нос — и в ее руке остался отколовшийся огарок. Она непонимающе рассматривала его.
— Но боли никакой не чувствовала, — это было так странно, — рассказывала она. — Боль пришла потом, отплатив за все с лихвой.
Слушая все это в мрачном отчаянье, я не мог выгнать из воспоминаний хрупкую девушку со шрамом на ноге, с восторгом собирающую раковины на берегу моря. Всего считанные часы отделяли нас от этой картины, которая уже, увы — казалась невероятной. Но еще невероятнее была реальность.
Затем Хилари овладел сон. Ей так показалось. Когда она пришла в чувство, лес погружался во тьму — пожар понемногу унялся и боль, по непонятным причинам, отпустила. Возможно, это было вызвано нарушениями в нервной системе.
С превеликими усилиями, истощенная болью и жаждой, она поднялась и стала ползти к эпицентру взрыва. Что было равносильно самоубийству.
— Я помню эту неземную красоту сияния каролиния. Она манила меня, как пламя свечи — мотылька. Никогда не думала, что смерть может быть так притягательна.
Но, в конце концов, сработали доводы рассудка и инстинкт самосохранения, который у женщин развит лучше.
К тому времени она успела дойти до стоянки джаггернаутов.
— Я почти ничего не видела перед собой, из-за яркого сияния воронки. Оттуда шел такой шум — как от закипающей воды. Или бушующей реки. Как будто там бушевала река. Странно. Германец оказался снайпером — бомба угодила прямо в середину лагеря, и там образовался как будто вулкан, из которого хлестали дым и огонь.
От лагеря почти ничего не осталось. Даже джаггернауты разбиты на кусочки. Из четырех можно узнать только один — что это вообще было? остальные же — просто куча железа. Я не видела ни одного человека, — тут она замялась, — я была готова ко всему внутренне — к любым ужасам, но… — там не было ничего. Ни-че-го. Абсолютно. Ах, да — за исключением одной вещи — очень странно. Да, странно.
Она положила обожженную ладонь мне на руку. — На уцелевшем джаггернауте от жары полопалась и облупилась вся краска — и только в одном месте остался отпечаток — как будто тень от согнувшейся фигуры.
Она подняла на меня глаза, сверкавшие из черноты ожога. — Понимаешь? Я видела тень — это все, что осталось от неизвестного солдата — его плоть испарилась, а кости раскрошило и разметало взрывом. Осталась только тень на броне, как пятно маскировки. — Голос ее был внешне бесстрастным, но глаза полны слез. — Разве это не странно?
Хилари пробиралась по периметру лагеря, обходя воронку. Убедившись, что живых здесь искать бесполезно, ей пришло в голову, что могут уцелеть какие-то припасы. С чего она взяла — непонятно. Видимо, рассудок ее был настолько потрясен взрывом, что в некоторых вещах она просто не давала себе отчета. Сейчас ею овладела одна мысль — как выжить. Она пыталась отыскать воду там, где только что бушевал огонь, испаривший ее даже из земли и деревьев. Надеяться она могла только на милосердный ливень с небес. Так она бессмысленно ходила по лагерю — и, наконец, отправилась обратно — туда, где по ее представлениям находилось море. Видимо, вспомнив про родник.
После этого она смутно помнила, что случилось с нею потом, и как она вышла на нас. Она шла всю ночь, ни разу не сомкнув глаз, и силе этой женщины можно было только поражаться — но, судя по всему, она ходила кругами, полностью потеряв ориентацию, пока мы со Стаббинсом не вышли на нее.
14. Выжившие
Мы со Стаббинсом решили, что лучше всего вытащить Хилари из лесу сначала, подальше от вредоносного излучения, на пляж, к пересохшему ручью и Нево с его мазями и притираниями. Но явно было, что у девушки нет сил двигаться дальше. Нужны были носилки. Мы связали их из ветвей, перепеленав моими штанами и гимнастеркой Стаббинса. Стараясь не причинить ей лишней боли, осторожно подняли ее и поместили на эту конструкцию. Она кричала и плакала, но как только оказалась на носилках, ей стало заметно легче. Удобнее.
Мы вышли из лесу, бережно неся носилки. Стаббинс двигался впереди — и я видел перед собой стриженый затылок. Покрытый потом и пеплом. Пеплом и потом. Корни путались под ногами, Лианы хлестали в лицо, но он не дрогнув, лишь крепче сжимал рукояти носилок. Я шел в одних трусах — силы мои быстро иссякли, и мышцы тряслись мелкой противной дрожью. Временами мне казалось, что сейчас я упаду, еще несколько шагов, — надо только успеть крикнуть об этом Стаббинсу, чтобы успеть поставить носилки и не причинить боли раненой Хилари. Но что-то заставляло меня преодолеть чувство крайней усталости и двигаться дальше. Наверное, это решительность Стаббинса. Хилари была без сознания, лишь временами дергалась, издавая бессвязные звуки — возможно, это были болевые конвульсии.
