– Я думал, что дела идут хорошо – хотя мы и потеряли монополию на червокамеру.
– Да, мы по-прежнему на шаг впереди остальных. – Голос Хайрема зазвучал увереннее, и Бобби это сразу заметил. Его отец даже теперь говорил так, будто обращался к невидимой толпе публики. – Теперь, когда о существовании червокамеры можно говорить открыто, можно думать о большом спектре областей ее применения. К примеру, видеофоны: червоточная пара для прямой связи между отправителем и получателем. Экспериментальный рынок может заработать немедленно, затем последует выпуск моделей для рынка массового. Естественно, это окажет воздействие на бизнес в области инфопроводов, но все равно сохранится потребность в технологии слежения и идентификации… но мои проблемы не в этом. Бобби, на следующей неделе у нас общее собрание акционеров. Мне придется встретиться лицом к лицу с моими пайщиками.
– Ну, этих ты можешь не опасаться. Для них главное – прибыль.
– Дело не в этом. – Хайрем обвел кабинет опасливым взглядом. – Как я им объясню? До появления червокамеры в бизнесе я играл «в закрытую». Никто не видел моих карт, даже инвесторы и пайщики, если я так хотел. И это давало мне массу возможностей лавировать – блефовать самому, блефовать в ответ…
– Врать?
– Ни в коем случае, – решительно возразил Хайрем. Бобби другого и не ждал. – Это вопрос позиции. Я мог сводить к минимуму собственные слабости, мог бравировать силой, мог подстегнуть конкуренцию новой стратегией – да что угодно я мог. А теперь правила изменились. Теперь игра больше напоминает шахматы – а я, скрипя зубами, режусь в покер. Теперь любой пайщик, или конкурент, или представитель регулирующей компании, если на то пошло, может сунуть нос в любую деталь моих операций. Они могут увидеть все мои карты еще до того, как я их открою. А это очень неудобное чувство.
– Ты можешь поступать со своими конкурентами точно так же, – заметил Бобби. – Я прочитал множество статей, где говорится о том, что новый менеджмент под девизом «открытая книга» будет совсем неплох. Если ты открыт для инспекции даже со стороны твоих работников, ты подотчетен. Значит, обоснованная критика скорее доберется до тебя и ты будешь делать меньше ошибок… Экономисты утверждали, что открытость приносит бизнесу много преимуществ. Если какая-то одна сторона лишится монополии на информацию, гораздо легче будет ликвидировать ту или иную сделку. При том, что сведения об истинной стоимости станут доступными для всех, прибыли будут только разумными. Наведение порядка в потоках информации вело к более честной конкуренции; монополии, картели и прочие манипуляторы рынка обнаруживали, что лишены возможности продолжать свою нечестную игру. При открытом и подотчетном курсировании денежных потоков преступники и террористы лишались возможности припрятать неучтенные средства. И так далее, и тому подобное…
– Господи… – проворчал Хайрем. – Когда я слышу подобную дребедень, я очень жалею, что не стал торговать учебниками по менеджменту. То-то бы я сейчас озолотился! – Он махнул рукой и указал на дома за окном. – Вот только там днем с огнем не сыщешь комиссии, которая обсуждает, по каким учебникам будут учиться студенты. Это очень похоже на то, что стало с авторскими правами, когда появился Интернет. Помнишь, как это было? А, нет, ты еще был маленький. Глобальная информационная инфраструктура – штука, которая должна была заменить Бернскую конвенцию по авторским правам, – осталась с носом. Неожиданно Интернет оказался завален неизданным мусором. Каждое треклятое издательство оказалось не у дел, все авторы превратились в компьютерных программистов – а все из-за того, что кто-то выкладывал в сеть задаром то, чем они себе на хлебушек зарабатывали. И вот теперь мы опять проходим через то же самое. Ты имеешь мощную технологию, с помощью которой можно совершить информационную революцию, новый прорыв. Но эта технология вступает в противоречие с интересами людей, являющихся производителями информации, либо теми, кто придает информации определенную ценность. Я могу получать прибыль только от того, что производит «Наш мир», а это в большой степени связано с интеллектуальной собственностью, обладанием идеями. Но законы по интеллектуальной собственности очень скоро станут неприменимы.
– Папа, это справедливо в равной мере для всех.
Хайрем фыркнул.
– Может быть, и так. Но не каждый строит для себя планы процветания. В этом городе революции и борьба за власть идут в каждом офисе. Я точно знаю – я наблюдал за большинством из них. Как и они наблюдали за мной. Я пытаюсь сказать тебе о том, что я нахожусь в совершенно новом мире. И мне нужно, чтобы ты был со мной.
– Папа, мне нужно кое-что для себя прояснить.
– Забудь о Хетер. Я пытаюсь уберечь тебя от огорчений.
Бобби покачал головой.
– Окажись ты на моем месте, разве ты не захотел бы повидать ее? Разве тебе не было бы любопытно?
– Нет, – сказал Хайрем как отрезал. – Я ни разу не ездил в Уганду, чтобы повидаться с родней отца. И никогда об этом не пожалел. Ни разу. Что хорошего это бы мне дало? Мне нужно было строить собственную жизнь. Прошлое есть прошлое; и нет никакого толку в том, чтобы его рассматривать вблизи. – Он вызывающе обозрел пространство. – А вы, пиявки треклятые, которым не терпится попить еще кровушки Хайрема Паттерсона, это можете тоже записать.
Бобби встал.
– Знаешь, если мне будет слишком больно, я ведь попросту могу снова щелкнуть выключателем, который ты засунул мне в голову, верно?
Хайрем скорбно произнес:
– Главное – не забывай, где твоя истинная семья, сынок.
На пороге стояла девочка. Тоненькая, ростом до плеча Бобби, в ядовито-синей длинной футболке с аппликацией в виде ярко-розового «линкольна». Она хмуро посмотрела на Бобби.
– Я знаю, кто ты, – проговорил он. – Тебя зовут Мэри.
Дочь Хетер от второго брака. Сначала Давид, теперь – она, сводная сестра. Она выглядела младше своих пятнадцати лет. Волосы у Мэри были острижены совсем коротко, по-мальчишески, на щеке красовалась временная татуировка. Она была прехорошенькая – высокие скулы, теплые глаза, но брови хмурила так, словно это у нее было в привычке.
Бобби натянуто улыбнулся.
– Твоя мама…
– Ждет тебя. Знаю. – Девочка выглянула из-за Бобби, посмотрела на толпу репортеров. – Тебе лучше войти.
Он гадал, не надо ли сказать что-то о ее отце, как-то выразить сочувствие. Но он не мог найти нужных слов, а взгляд у Мэри был тяжелый, бесстрастный, и момент, когда еще можно было что-то сказать, он упустил.
Девочка впустила его в дом. Он оказался в узкой прихожей, заполненной зимними сапогами и куртками. Отсюда была видна уютная кухня и комната, где на стенах висели большие софт-скрины. Скорее всего, это было нечто вроде кабинета.
Мэри потянула Бобби за руку.
– Смотри сюда.
Она шагнула к двери, встала лицом к репортерам и быстро стащила с себя футболку. Трусики на ней были надеты, а бюстгальтер – нет, так что она продемонстрировала представителям масс-медиа свои маленькие обнаженные груди. Потом она снова натянула на себя футболку и сердито захлопнула дверь. Ее щеки покрылись пятнами лихорадочного румянца. Злость? Смущение?
