Был полдень; жильцы давно ушли на работу, и в доме никого не было, за исключением Холлина Сьюкроу. И, слава богу, потому что из-за моего крика и последовавшего за ним удара энергии от дома отвалился кусок стены. По всей улице валялись куски бетона, в воздухе плавала пыль. Впечатление было такое, словно на дом набросилась огромная акула и зубами отхватила часть стены, оставив на ней полукруглый след.
Я закрыла глаза. И вновь на меня навалилась серая тьма, и вновь ее отогнала острая боль в плече. По моим щекам текли слезы, скатываясь на подбородок; спутанные волосы были выпачканы в пыли, грязи и крови.
Тело Джейса отправили в больницу. Он дышал, у него билось сердце, все было прекрасно, за исключением того, что он был… мертв. Жила его оболочка, этот пустой дом, навсегда покинутый душой. Даже вся энергия, которой наделил меня демон, не могла изменить приговор смерти.
Мой меч, который я держала на коленях, тихо звенел. Я сидела, молча шевеля губами. Откуда-то сверху послышалось гудение сликборда; я вздрогнула и только тогда поняла, что продолжаю молить Анубиса не забирать у меня Джейса.
«Anubis et'herka. Se ta'uk'fhet sa te vapu kuraph. Anubis et'her ka. Анубис, повелитель смерти, верный спутник, защити меня, ибо я твое дитя. Защити меня, Анубис, положи мое сердце на чашу своих весов, взгляни на меня, господин мой, ибо я твое дитя. Не дай злу одолеть меня, но обрати свой гнев против моих врагов…»
Я прервала молитву, потому что меня душили слезы. Я тихо плакала, как плачет ребенок, у которого отобрали игрушку, – вздрагивая и захлебываясь слезами. Нет. Я больше не ребенок. И никогда уже им не буду.
– Слава богам, ты прилетел, – сказала Гейб.
Открыв глаза, я увидела Эдди, который спустился к нам на слике, аккуратно приземлившись прямо возле машины «скорой помощи».
– Ну как она?
На сей раз Эдди не рычал и не ухмылялся. Откинув со лба светлые волосы, он тревожно посматривал то на меня, то на Гейб. При этом он даже не взглянул на оторванный от дома кусок стены.
Гейб пожала плечами – красноречивый жест.
– Как ты, Дэнни?
Они подошли к машине; под ногами Эдди поскрипывала бетонная крошка. Полы его пальто хлопали на ветру. Его аура, от которой пахло землей и соснами, потом и пивом, смешалась со сверкающей аурой Гейб – аурой некромантки.
Проглотив горечь во рту, я взглянула на их встревоженные лица. В глаза мне светило солнце. Я заморгала.
– Я не успела его остановить. Он двигался быстрее, чем я ожидала. Бросился на Келлера и Мировича…
С трудом выговаривая слова, я рассказала им все, что произошло. Мой голос звучал хрипло, надтреснуто, я говорила так, как говорит диктор в новостях, когда сообщает о какой-нибудь страшной природной катастрофе. Только диктора можно отключить, сменить канал, а захочешь – он все повторит.
Гейб взяла меня за плечо.
– Ты уже все рассказала, Дэнни, не мучь себя.
– Я должна была его поймать. – Почему мой голос звучит так звонко, словно у молодой девчонки?
– Я должна была его поймать. – Я подняла руку. – Джафримель наделил меня огромной силой, я должна была его опередить.
Я сморщилась. Лицо вновь превратилось в маску – трагическую маску, обратную сторону монетки под названием «смех». Маску, которую я видела на лицах тех, кто терял своих близких.
Гейб что-то прошептала Эдди.
– Черт, – отозвался он.
Черные круги у него под глазами пропали, и вообще он выглядел гораздо лучше.
– Слушай, Дэнни, я хочу отвезти тебя к нам. Мы тебя вымоем, дадим что-нибудь поесть.
– Не надо, – хрипло отозвалась я. – Мне нужно работать. В списке осталось еще…
– Их всех отправили в безопасное место, – сказала Гейб. – Слушай, возле этого здания были установлены камеры видеонаблюдения. У нас есть несколько четких снимков Лурдеса. Их уже отправили журналистам, я думаю, скоро мы этого Лурдеса задержим. – Гейб скривила губы. – Задержание будет жестким.
Ему отомстят. И на том спасибо. Я не чувствовала ничего; онемение, которое наступает, когда лезвие вспарывает мышцы, краткий миг остановки дыхания, перед тем как начинается боль и льется кровь.
– Его никто не сможет задержать, потому что он невидим.
Эктоплазма исчезла, оставив лишь тускло светящиеся тела; остальные жертвы были обнаружены слишком поздно, поэтому следов эктоплазмы возле них не было. Если бы я увидела, как в физическом мире образуется скользкое белкообразное ка, мы были бы более осторожны. Очень осторожны.
– Увидеть его – все равно, что увидеть тебя, если бы ты захотела стать невидимой. И он… я думаю… Гейб, Мирович… находится в нем.
– Ты видела Мировича? Но ты же говорила, что он…
Гейб явно растерялась.
«Соберись!» – резко крикнул мне в самое ухо знакомый голос. Я посмотрела на свои сапоги.
– Слушай, Гейб. Поли говорила, что дети разорвали Мировича на куски и каждый взял себе одну часть. Что, если Келлер забрал последний кусок? Или как-то… не знаю. Первое убийство произошло через десять лет после того, как Мирович… исчез. А что, если директор вовсе не умер, как все тогда подумали?
Гейб кивнула. Гладкие волосы рассыпались у нее по плечам.
– Думаешь, теперь он мстит?
– Может быть, и мстит, кто знает? А может, собирает себя по частям. – Подождав, пока Гейб переварит мои слова, я выплеснула свой кофе на тротуар. – Не уверена, что твое «безопасное место» сможет спасти оставшихся псионов. Я ведь не знаю, как он их находит.
– Ты считаешь, Мирович находится внутри Лурдеса? – спросила Гейб, широко раскрыв глаза.
Такое псиону может присниться только в ночных кошмарах. Псион, который тащит на себе ка пожирателя, раб-носильщик, псион-мул. Пожирателя, питающегося энергией. Вместо того чтобы получать энергию от случайных жертв или тихо сидеть в углу, Мирович засел внутри Келлера, постепенно возвращая себе то, что когда-то забрали у него дети. Восстанавливая себя. А что, в этом есть смысл. Это самый страшный тип пожирателя. Вечно голодный, готовый убивать направо и налево, он был очень близок к тому, чтобы собрать себя окончательно, полностью восстановив свое ка, переходя от мула к мулу, высасывая из них энергию и превращая в бездушных зомби или того хуже, в пожирателей. Он распространял заразу, которая с каждой новой жертвой становилась опаснее.
– Я думаю, что это ка, Гейб, что же еще?
В горле саднило, глаза слезились от яркого солнечного света. Именно так, от света.
– Прости, у меня дела.
Как трудно быть вежливой. Как трудно.
