Моя рассудительная речь подействовала на Розу благотворно.
— Что я должна делать? — спросила она.
— Если представится возможность, сообщи моему Евгению, что я
поехала в деревню. Пускай он высылает туда подкрепление.
— А если не представится возможность сообщить Евгению? —
капая слезами, спросила Роза.
— Тогда тебе остается молиться. Порой помогает и это. Я,
конечно, неисправимая патриотка, но коль речь идет о моей жизни, то уж лучше
молись американскими молитвами. Рейган утверждал, что они самые действенные в
мире.
Роза окончательно сникла, но вдруг ожила, озаренная вздорной
мыслью.
— Соня! — радостно визгнула она. — А почему бы тебе самой
подкрепление не вызвать? Позвони Женьке на работу и вызови. Да хотя бы его
друга Серегу попроси.
Я с жалостью взглянула на нее и ответила.
— Роза, — ответила я, — ты порой так меня удивляешь. Станет
Серега слушать? Ты забыла, какая у меня репутация? Только ленивый не думает,
что по мне плачет дурдом. Для непосвященных обывателей гении и дураки — одно и
то же.
С этой горькой истиной я и покинула Розу.
* * *
Я бы могла поджидать Лелю где-нибудь в рощице у въезда в
деревню, но не было уверенности в том, что она точно последует предугаданному
мной сценарию, поэтому я отправилась поближе к ее дому.
Пристроилась в соседнем дворе, из которого хорошо
просматривался подъезд Турянского, и приготовилась ждать, рискуя быть изгнанной
охраной дома, которая почему-то не терпела в непосредственной близости от
здания никаких чужих машин. Однако ждать совсем не пришлось. Только я
пристроилась, как Леля словно угорелая вынеслась из подъезда, прыгнула в свой
автомобиль и умчалась. Я за ней. Старалась не отставать, но и дистанцию
соблюдала приличную. Минут десять спустя стало совершенно очевидно, что
движемся мы в сторону деревни.
Следуя за Лелей, я не теряла даром времени, все прокручивала
в голове детали этого преступления, анализировала — такая уж умная у меня
голова: и секунды не может без мыслей.
И чем дальше прокручивала, тем больше неприятностей видела в
этом деле. Очень сильно настораживало то, как быстро раскололась соседка
Турянского. Не той закваски баба, чтобы так быстро колоться. Да и Перцев
действовал уж слишком глупо и неумело: зачем ему подслушивать, если сама Леля
заодно с ним? Разве она ему и так не расскажет обо всем, что творится у нее в
доме, без всяких «жучков»?
А может, Перцев не верит Леле?
И потому бросает крутую невесту? Нет, Перцев рассчитывает
только на Лелю. Женившись на ней, он получает и любимую жену, и полную власть
над капиталами. Разве стал бы он пускаться в такое опасное предприятие, если бы
не верил Леле?
Тогда зачем он прослушивает ее квартиру?
Да разве только с этим неясности? Тут одни вопросы! Кто
требует с Лели сто тысяч? Ведь явно же проступает еще одно лицо. Как минимум,
одно. Чует мое сердце, что это Коровин…
Ох уж эти мне гомики! Не удивлюсь, если Равиль дурит Лелю и
ведет двойную игру. Тогда и любовничек Коровин в курсе. Он и решил погреть руки
за спиной Равиля…
Точно, Коровин и требует стотысячный выкуп с Лели, но где он
ей возьмет Турянского?
Нет, Коровин мне не подходит. Турянский же ясно сказал, что
кто-то заходил в подвал. Кто-то с красивым голосом, а именно такой голос у
Коровина. Значит, он про Турянского ничего не знал, раз полез в подвал и
сказал, что там никого нет.
Ой, что-то мозги опять пухнут!
На этой трагичной ноте и зазвонил сотовый. К громадному
моему удивлению, объявилась Треплева. Я не слышала ее сто лет — какой только
черт заставил ее позвонить. Больших сплетниц я в жизни не встречала. Маруся
против нее ничто. Пустое место!
Треплева всегда так занята, что виделись мы с ней за всю
жизнь всего пару раз, но зато очень крепко дружили по телефону. Правда, это всё
было до периода Великого Развала. Великий Развал всех так сильно
переориентировал, что многие поменяли даже свой пол, не говоря уже о крыше.
Даже в русском языке все поменялось так, что некоторые невинные и тривиальные
слова без краски стыда и произнести невозможно. Иные слова приобрели прямо
противоположный смысл.
Треплева же осталась прежней, но еще более занятой. Теперь
она мне звонила раз в год и со сверхзвуковой скоростью вываливала накопленную
информацию в течение сорока минут. Можно понять, как я отнеслась к ее звонку.
— Очень рада, но я вся в делах, — сразу же предупредила я. —
К тому же я за рулем, чего сильно не люблю — всякая собака может остановить и
настроение испортить.
Любой поймет, кого я имела в виду.
— Соня, я как узнала, так чуть с ума не сошла! — не обращая
на меня внимания, зачастила Треплева.
Она, как и Тамарка, всегда слушает только себя.
— Я даже всплакнула, — продолжала наспех страдать Треплева.
— Ведь какой был человек! Какой был человек! Знаешь, Соня, он же за мной
ухаживал.
— Да кто «он»? — поразилась я. — Кто такой за тобой
ухаживал, о ком я не знаю?
— Турянский, — жеманясь, призналась Треплева.
Я остолбенела. Ужас! За рулем!
— За тобой ухаживал эстет Турянский? — воскликнула я, с
брезгливостью вспоминая бульдожьи (обвислые и синеватые) щеки Треплевой. —
Господи! Как же его угораздило? И почему я не знаю?
— Это было в детстве, — млея от нахлынувших воспоминаний,
сообщила Треплева.
Голос ее стал как у кошки, раскатавшей губу на хозяйскую
сметану. Бог ты мой! При чем здесь сметана? Что я мелю! Порой сама себе
удивляюсь. Я же о Треплевой. Она вдруг стала чрезвычайно мила, даже голос перестал
скрипеть и приобрел девичьи нотки.
— Ах, он носил мой портфель, — уже со скоростью света
излагала Треплева, — носил за мной сумки, часами торчал под окнами, рвал мне с
клумбы цветы, бил за меня мальчишкам морды, ах, мы учились в одной школе, в параллельных
классах…
— Надо же, — изумилась я, — вот уж не думала, что ты так
стара. Ветхий Турянский носил твой портфель! Как далеко шагнула медицина! —
восхитилась я, имея в виду пластические операции, которыми Треплева всю себя
перекроила, перешила и перештопала.
— При чем здесь медицина? — озадачилась она и с присущей ей
бестолковостью пояснила:
— Турянский здоров как бык.
— Ну да, он таким и был, раз твои сумки носил, но с тех пор
много воды утекло, и кое-что изменилось. Теперь у него порок сердца и
клаустрофобия.
Треплева захлюпала носом.
— Знаю, знаю, — плаксиво ответила она, — от этого он и умер.
Ах, мне как твоя баба Рая сказала, так я и занемогла. Теперь болею и все о
Шурике думаю.
