— Ты дурак! — дерзко сообщил он Равилю. Равиль обозлился и с
кулаками бросился на Турянского. Мы с Лелей разразились бурными аплодисментами.
— Скажите ему! Скажите! — воззвал ко мне Турянский, глядя
бесстыдно-жалостливыми глазами.
— Мне это невыгодно, — ответила я.
— Если я умру, ваши читатели такое узнают, — захрипел
Турянский.
Дальше я ему говорить не дала и закричала Равилю:
— Глупый, не того душишь, Леля хотела засадить за решетку и
тебя.
И Равиль тут же переключился на Лелю. А Турянский и Перцев взялись
за меня. Я сражалась как пантера, как львица…
До тех пор, пока не треснуло мое новое платье — старых я не
ношу. Как только платье треснуло, я сказала:
— Стоп!
И все (просто чудо!) остановились.
— Теперь, когда мы выяснили отношения, — сказала я, — можно
и договориться. Я согласна на пятьсот. Мое молчание стоит и подороже, но и эта
сумма хороша.
— Пятьсот чего? — деловито осведомился Турянский. — Рублей?
— Не смешите меня, — разгневалась я, — тысяч.
Турянский схватился за голову и воскликнул:
— Пятьсот тысяч рублей?! Вы сошли с ума!
— Это вы сошли с ума, — парировала я, — не рублей, а
долларов. Нынче не в моде рубли.
— Пятьсот тысяч долларов?! — взвыл Турянский. — Да за эти
деньги я лучше от клаустрофобии умру!
— Хорошо, — сжалилась я, — назовите свою сумму, и, если она
меня устроит, я в тот же миг отчалю домой и не буду в ближайшие лет сорок о вас
вспоминать. Разбирайтесь между собой как хотите.
Турянский задумался.
— Сто тысяч вас устроят? — нервно спросил он.
— Вы безнравственный тип! — гневно воскликнула я.
— Но у меня ровно столько на пластиковой карте! —
рассердился он, доставая из кармана пиджака бумажник.
— На меня несколько раз покушались! — возмутилась я.
— Больше у меня с собой нет ни копейки, — потрясая
бумажником, сообщил Турянский.
— Меня душил в подвале Равиль! — напомнила я. — А потом и
вы!
— Вас же не устроят более щедрые, но обещания, а платиновую
карту я даю вам сразу же, сейчас.
— Ладно, давайте, — согласилась я, и он действительно
протянул мне карту.
Какой-нибудь умный человек на моем месте тут же и удалился
бы, но я осталась. Задержалась буквально на пять секунд — ровно столько мне
понадобилось, чтобы ненадежней спрятать карту — и снова угодила в неприятности.
Леля, Перцев и Равиль, с интересом наблюдавшие за нашим с Турянским торгом,
вдруг как с цепи сорвались, едва у меня в руках оказалась эта злополучная
карта.
— Ты дал ей сто тысяч? — завопила Леля.
— Раздаешь наше добро?! — взревел Перцев. Равиль молчал, но
жестикулировал красноречивей всех.
— Да ее убить легче! — наконец сказал он, и вся свора
набросилась на меня.
Мне же пришлось особенно нелегко, потому что одно дело —
защищать себя, а другое — платиновую карту, пусть и с какими-то жалкими ста
тысячами долларов. Эти варвары, конечно, договорятся, и каждый урвет себе
какой-нибудь приличный кусок, а как же я? Что же я, за так страдала?
Эта мысль буквально сводила меня с ума, можно представить,
как уцепилась я за эту карту, мою же шею на этот раз душили сразу шесть рук.
Кто это выдержит?
Я не выдержала. Сознание начало уплывать и…
Глава 37
И вот тут-то появился Евгений со своими друзьями. Не могу
сказать, что вовремя: поза у меня была неприглядная, да и платье помялось…
Однако этого никто не заметил. Турянского, Перцева, Равиля и
Лелю скрутили и погрузили в фургон, я же не стала дожидаться конца этой
истории, а быстро запрыгнула в «Мерседес», собираясь отбыть в Москву с
максимальной скоростью. Евгений меня догнал, когда я уже яростно выжимала
сцепление.
— Соня, ты жива? — спросил он.
— Некогда! Некогда, Женя, потом, — отмахнулась я от него. —
Мне еще с десяток банков обежать придется.
— Зачем?
— За тем, что один банкомат сто тысяч не выдаст, а Турянский
уже через час на свободу выйдет.
* * *
Я оказалась права, история эта закончилась несправедливо.
Как ни хотелось бы мне сказать, что Турянского, Перцева, Лелю и Равиля сурово
покарал закон, но врать не буду, да и не поверит никто. Богатые попадают за
решётку надолго только из политических интересов. Чьих?
Нам, простым людям, это неинтересно. Мы живем своими мелкими
радостями. Вот я, например, купила новый парик и везу его стричь к Кольке
Косому, сыну Тайки Костлявой, ну к своему стилисту. Жалко, конечно, парик,
красивый он пока, густой, но что поделаешь, если я обожаю стричься, а свои
волосы доверить стилисту страшно. Мои волосы…
Ой, простите, кто-то звонит.
— Мама, ты невозможная! Ты хоть знаешь, что сегодня
выпустили Турянского со всей его сворой? Эх, Мама, креста на тебе нет — таких
хороших людей уконопатила.
Интересно, кто Тамарке подруга: я или Турянский со всей его
сворой?
— Тома, о чем речь? Уконопатила называется — каких-то
пятнадцать суток и посидел человек за мелкое хулиганство. Это я-то мелкое
хулиганство? Да за меня ему как минимум вышку должны были дать! У меня вместо
шеи теперь синяк! Эх, нет на земле справедливости.
— Мама, ты невозможная! Вечно ты не довольна!
— Я не довольна? Очень довольна! Всех разоблачила!
Турянский-то думал, что я не разгадаю его интригу, я же мастерски до самой сути
дошла.
— Да-а, Мама, — согласилась Тамарка. — Видно, не солгала
народная мудрость: на хитрую жопу всегда найдется этот, как его, ну тот, что с
винтом.
— А на этот, что с винтом, всегда найдется жопа с
лабиринтами, не сочти за грубость народную мудрость, — ответила я.
— Какая уж тут грубость, когда это истинная правда, —
признала Тамарка и философски заключила:
— А ради чего эта суета, когда все в землю ляжем и все
прахом будет? Не жить ли нам миром и не довольствоваться ли малым?
Я ее мысль одобрила и сразу посоветовала:
— Вот прямо с себя и начни. — Тамарке тема не понравилась.
— Эх, Мама, — зловредно сообщила она, — вот чует моя душа,
что не Турянский зачинщик этой интриги, а кто-то и им воспользовался.
